Я встряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение. Такое происходило каждый раз в промежутке от вечерних сумерек до утренних — а в голове кружились один за другим неясные образы, нагоняющие такую тоску по чему-то забытому, что хоть сейчас в окно и головой вниз — лишь бы больше не мучиться.
Со сдавленным стоном я попыталась зарыться головой в подушку, пряча нос под одеялом, и попытаться заснуть. Безнадежно, и я это уже знала — глаз мне больше не сомкнуть. Повалявшись для очистки совести несколько минут, я натянула джинсы, накинула рубашку и вылезла на балкон, привычно зажав зубами сигарету. Мгновенно налетевший ветер растрепал волосы и принес сотни запахов, я даже вздрогнула. Благословенный табачный дым! Через пару мгновений он забьет все остальные и не даст мне сойти с ума от обилия информации…
— Куришь…
Я вздрогнула. Маме тоже не спалось в час предрассветных сумерек. Почему я опять не услышала ее шагов? Ведь слышу все чуть ли не за километр, различаю людей по манере ходить, а вот ее — никак. Она вообще до сих пор остается для меня загадкой. Когда я смотрю на скорость ее реакции, на крепкое спортивное — в 55 лет — тело, невольно возникает вопрос: а точно ли она просто собирала мифы до той автокатастрофы?..
Но она никогда не подвергала это сомнению, и я не настаиваю. Стоит мне завести разговор на эту тему, и я вижу, как между бровей у нее залегает складка, а лицо мгновенно становится каменным.
— Курю. Не могу — голова кружится от запахов.
— Да ладно, не оправдывайся, — она облокотилась на край балкона рядом со мной и стащила у меня из пачки сигарету. Щелкнула зажигалка. — Не мне тебя ругать.
Мы помолчали. Воздух все еще пьянил и кружил голову.
Я краем глаза следила за ней. Жесткий профиль, все еще черные волосы, собранные в хвост, внимательные глаза. Никто бы никогда не догадался, что ей пришлось пережить. И сколько шрамов осталось на теле.
— Ладно, пошла я собираться, а то опять опоздаю, — я притушила хабарик о железный бортик балкона и ушла. Мама кивнула, задумчиво глядя куда-то вдаль, и я даже не была уверена, кивает она мне или своим мыслям…
2
Когда я пришла в себя, первой очнулась боль. Не сильная, но постоянная и зудящая, она разбудила любопытство, а следом и все мое «Я» вынырнуло из ниоткуда и открыло глаза. Резкий свет заставил зажмуриться и заныть, звук обжег высушенное горло, и я закашлялась.
— Ага! — довольно проговорил молодой мужской голос где-то впереди меня. — Очнулась, голубушка!
Я попыталась навести резкость на изображение, зачем-то усиленно помогая себе бровями. Это оказался врач. Молодой, с растрепанными рыжими кудрями, выглядывающими из-под синего колпака. Огромные очки в бесцветной «дедушкиной» оправе закрывали пол-лица, из-за них, как чертик из коробочки, периодически выскакивали широкие светлые брови.
— Ужас… — невольно вырвалось у меня.
— Не, это еще не ужас, просто вывихи, — доверительно сообщил он мне, усаживаясь на край кровати. — Правда, множественные. Меня, кстати, зовут Олег Станиславович, я твой лечащий врач.
— Оч-ч…
— Да ты молчи, тебе небось говорить больно. Ты тут без сознания провалялась всю ночь, считай. И кусок утра.
— Мм?!
— Ты что-нибудь помнишь?
Я честно попыталась вспомнить, что было после того, как утром я вышла из дома. Добралась до работы, получила нагоняй от менеджера за опоздание. День прошел совершенно обычно: я пыталась впарить людям мобильники, рассказывая про разрешение экрана и объем памяти, но никто ничего, конечно, не купил… В 8 вечера салон закрыли, я пошла домой… А вот дальше — провал. Я нахмурилась, напрягая память, но что-то будто обожгло сознание, и я невольно вынырнула из воспоминаний, удивленно уставившись на врача. Он с любопытством рассматривал меня.
— Не мучайся, — его брови снова выскочили наружу, — это фрагментарная амнезия. Бывает при сильном стрессе.
— Стрессе? — Я кое-как прокашлялась и могла разговаривать. — Каком стрессе? Слушайте, да что вы загадками разговариваете? Что со мной, в конце концов, случилось?!
— Спокойно, — Олег Станиславович успокаивающе выставил вперед руку, — на тебя напали. Трое.
Я невольно ахнула. Воображение живо нарисовало ужасы, которое могло выкинуть из памяти сознание.
— Не пугайся. Тебя кто-то спас. Но тебе успело достаться — видимо, руки выкручивали. Зачем-то. А вот им намного хуже, поверь мне.
Я недоверчиво выгнула бровь.
— Правда-правда, — врач заговорщицки повел бровями, — множественные рваные раны. Они тут у нас лежат этажом ниже — полночи их зашивали.
Я невольно поморщилась, представляя, в каком виде должны быть мои обидчики.
— Кто ж их так?
— А вот неизвестно! — Олег Станиславович придвинулся ко мне почти вплотную. — Скрылся твой спаситель! Полиция расследование ведет, найдут…
Он уже собрался уходить, когда я поняла, что меня тревожит: мама! Она же ничего не знала и волновалась!
— Стойте, мне позвонить надо!
— Да тут твоя мама, — улыбнулся врач, — вышла просто вниз перекусить чего-нибудь. Она сразу примчалась, как только ей позвонили. Мобильник у тебя в сумке нашли.
Я выдохнула и стала ждать, когда мама вернется. В голове был полный кавардак. На меня напали? Странно, всякие напасти позднего вечера всегда обходили меня стороной, я только по ТВ про них слышала. Это всегда было где-то там, а я — тут. И вдруг… И почему я ничего не помню? На тысячи людей нападают, но они не выпадают из реальности! Мне всегда казалось, что нервная система у меня крепкая, и такой вот «подарок» в виде амнезии казался чем-то совершенно неуместным. Что же со мной делали ТАКОГО? Мысли плавно свернули в другую сторону: кто и чем отделал моих обидчиков, что они оказались в таком состоянии? Может быть, память решила выкинуть именно это? Что ж, тогда этот защитник, кажется, не слишком лучше нападавших…
Тут дверь открылась, и вошла мама. Глаза у нее были красные — не спала и плакала — и ненакрашенные. Мама без косметики — это серьезно. Я ее такой видела только однажды — когда утром встала в школу и узнала, что папа от нас ушел…
— Чирик! — Она обняла меня прямо лежащую, и я заметила, что ее щека мокрая. Неужели со мной все было настолько серьезно? — Лежи, не дергайся, — она села рядом на стул, прерывисто дыша и улыбаясь чуть криво — это она старалась не плакать. — Как ты себя чувствуешь?
— Ничего, нормально. Только ничего не помню.
— Может, так и лучше, — она опустила голову, — подсознание бережет тебя от плохих воспоминаний.
Мы поговорили еще какое-то время, условившись, что она приведет ко мне следователя, когда он будет звонить, хотя смысла мало — я все равно ничего не помню. Удостоверившись, что умирать я не собираюсь, она немного успокоилась. Минут через двадцать плотных уговоров мне удалось отправить ее домой — спать и есть, с обещанием дать знать, если мне что-то понадобится. Невыносимо клонило в сон, и я задремала.
