С чиновником вопрос был улажен. Но шляпницы из мастерской
мадам Котти, кухарки и горничные, дворники, разносчики газет шептались,
глазели, стерегли у подъезда, показывали пальцами на Осю, на Михаила
Владимировича.
Однажды в дверном проёме возникло бледное длинное лицо
соседа сверху, спирита Бубликова. Михаил Владимирович пригласил его на чашку
чая.
— Неужели вы, Аркадий Аполлинарьевич, человек, знакомый с
тончайшими инфернальными субстанциями, готовы поверить, что мне, невежде,
скромному военному лекарю, может открыться древняя и самая сокровенная тайна
высших сфер?
Неизвестно, удовлетворил ли этот разговор Бубликова, но
больше он профессора не беспокоил. Репортёр Вивариум оказался куда настырнее.
— Не волнуйтесь, Татьяна Михайловна, — сказал Худолей,
заметив, как вздрогнула Таня от очередной волны шума из прихожей, — ваш брат
вместе с господином Агапкиным сумеют утихомирить мерзавца, он забудет сюда
дорогу.
— Скоро папа вернётся. У него сегодня две тяжёлые операции,
— сказала Таня, — только Вивариума ему не хватает.
— Ваш отец поразительный человек. Сколько жизней он спас, и
ещё спасёт. Скажите, он тоже православный христианин?
— Да. Надеюсь, его вы не собираетесь гипнотизировать?
— Ну, Татьяна Михайловна, зачем вы так? — нахмурился
Худолей. — Я просто любовался вами, никакого гипноза я не использовал. А что,
вы чувствовали нечто необычное, когда я смотрел на вас?
— Нет. Просто немного странно.
Ещё раз хлопнула дверь, что-то громыхнуло, потом стало тихо.
Через минуту Володя и Агапкин вошли в гостиную. Володя тяжело плюхнулся в
кресло, положил ноги на низкий журнальный стол и закурил.
— Таня, я обещаю вам, что этот человек никогда больше ни
вас, ни Михаила Владимировича не побеспокоит, — сказал Агапкин и сдержанно
поклонился.
Глава восьмая
— Светик хочет стать писателем.
Звонок Наташи застал Кольта в Берне. Он прилетел в Швейцарию
на очередное заседание международной ассоциации банкиров.
— Хорошо, пусть напишет что-нибудь, — сказал он и отключил
телефон.
Пётр Борисович ехал в отель с банкета, он очень устал, но не
от заседаний. Они были недолгими и вовсе не утомительными. Устал он от себя, от
своей тоски, от беспощадного движения времени. Только что был двухтысячный год,
а сейчас кончается май две тысячи четвёртого. С той памятной новогодней ночи в
Куршевеле пролетело три с половиной года. У Петра Борисовича стало всё настойчивей
болеть сердце, появилась одышка, заныли суставы. Его уже не радовали удачные
сделки, колоссальные прибыли, роскошные перспективы совместных инвестиций.
Иногда у него перед глазами вставало лицо археолога Орлик, тревожное,
испуганное, счастливое. Он даже думал, не разыскать ли её? Достаточно было
позвонить Тамерланову, но тут же возникал вопрос: зачем?
С Тамерлановым они расстались нехорошо, холодно, как никогда
прежде не расставались. Конечно, губернатор давно забыл и простил дурацкий
вопрос — не надоест ли ему Маша. Дело не в словах. Раньше Тамерланов был таким
же, как Кольт, сильным холодным одиночкой, и они понимали друг друга. Но
появилась Маша, и Тамерланов как будто выбыл из команды. Наверное, именно
поэтому так легко согласился сдать наркобаронов. Ему хотелось расчистить
пространство вокруг себя и своей Маши.
Портье с лицом академика протянул Кольту ключ от номера.
Бесшумный зеркальный лифт вознёс его на седьмой этаж. С балкона президентского
люкса старого пятизвёздочного отеля открывался изумительный вид на ночной
город. Кольт стоял на балконе, бесцельно слонялся по огромному номеру,
несколько раз включал и выключал телевизор, шуршал газетами, смотрелся в
зеркала, лежал в джакузи. Одна унылая, упорная мысль не давала ему покоя,
крутилась в голове, как заевший диск.
Здесь красиво и удобно. Каждая деталь интерьера — маленький
шедевр, созданный ради того, чтобы ему, Петру Борисовичу Кольту, было приятно
смотреть, прикасаться, пользоваться. Ну и что? Через пару дней он улетит
отсюда, а в сказочный номер вселится кто-то другой. Вся эта красота будет
приветливо улыбаться другому, радовать чужие глаза, как будто его, Петра
Борисовича, никогда здесь не было и вообще не существует на свете. Что от него
останется? Только пара-тройка тысяч евро на счету отеля. И очень скоро, так же
просто и естественно, как этот отель, он покинет жизнь, исчезнет. Что
останется? Пара-тройка миллиардов на банковских счетах, в ценных бумагах и в
недвижимости.
В половине третьего он принял лёгкое снотворное.
В семь он проснулся в холодном поту, долго стоял под душем,
заказал завтрак в номер, включил телефон. Он решил позвонить Гоше, поставщику
девушек, чтобы срочно прямо сюда, в Берн, прислали какую-нибудь новую подружку.
Хотя бы так, если не получается иначе. Хотя бы так.
Но он не успел набрать номер, телефон зазвонил.
— Светик хочет стать писателем.
— А ты? — спросил он Наташу. — Ты чего хочешь?
Она молчала минуты три, наверное, пыталась переварить
неожиданный вопрос, но, видимо, не смогла и спросила:
— В каком смысле?
— В самом прямом. Ты чего-нибудь хочешь для себя, а не для
Светика?
— Я? Для себя? Ну, не знаю. Хочу немного свободного времени.
— Зачем?
— Мне пора делать глубокий пилинг и подтяжку, у меня овал
оплыл, это минимум две недели. Слушай, ты понял, что я сказала? Светик хочет
стать писателем!
— Зачем?
— Ну как? Сейчас все пишут, это модно. И потом, это шикарный
пиар-повод. Можно зафигачить такой проект! Супер! Я уже договорилась с двумя
издательствами, если ты вложишься в рекламу, можно даже прибыль получить.
Светик очень хочет, она так загорелась, она уже заказала платье и два костюма
для презентаций книги.
— Погоди, она что, уже написала что-то?
В дверь постучали. Горничная вкатила столик, накрытый белой
салфеткой.
— Издеваешься? Нет, конечно!
— Ну так пусть сначала напишет.
Горничная бесшумно удалилась. Кольт хлебнул ледяного
апельсинового соку.
— Петя, с тобой всё в порядке? — спросила Наташа. Голос в
трубке звучал тихо и испуганно.
— Пусть сначала напишет! — повторил Кольт.
— Как? Сама? Она же не умеет! — панически прошептала Наташа.
Кольт ничего не ответил. Он выключил телефон, бросил его на
ковёр и принялся намазывать маслом горячую булочку.
