Фельдъегерь дождался, пока адресат привычно распишется на внешнем конверте, и ответил:
– Один крест
[42]
, ваше сиятельство.
– Ну, раз так, то еще немного потерпит.
Послание легло рядом с блюдечком, притягивая к себе глаза, а давний знакомец выслушал короткую тихую фразу, в которой самые ближние смогли разобрать слова «передохнуть с дороги», «кухня» и даже что-то вроде «выпить за здоровье его величества», и спокойно ушел. Весь оставшийся вечер гости кружили вокруг сидящего за столиком князя, не решаясь спросить о письме, но безумно интересуясь его содержимым. Безумно! Ведь абы кому такие письма не посылают – это внимание с самого верха, от тех сияющих вершин, при одной мысли о которых дух захватывает! Единственной в имении, кто не показал интереса к посланию, была сама Татьяна Львовна: уж если с кем Александр и поделится новостями, так это с ней. Пока же она просто наслаждалась моментом, всей кожей впитывая тот буйный коктейль эмоций и чувств, что излучали гости вечера. Который явно удался! Да что там, об этом скромном мероприятии будут судачить как минимум полгода, а уж вспоминать в разговорах – и того более. Это ли не счастье для скромной хозяйки Ивантеева?
Поздним вечером, проводив последнее семейство и дав отмашку прислуге на уборку и прочие хозяйственные дела, «затворница» присоединилась к племяннику за его изрядно долгим чаепитием.
– Саша, признайся – ты ведь специально тянул?
Ответом ей были хруст ломающегося сургуча и светлая, очень открытая улыбка.
– Надеюсь, вы не сердитесь на меня за эту небольшую шалость?
– Мальчишка. Был им и остался!.. Ну что там, не томи!
И опять он не стал отвечать – зачем, когда можно просто развернуть так, чтобы текст стало возможным увидеть и тетушке? Отхлебнул горячего чаю, заел терпкую горечь ложечкой брусничного варенья и еще раз улыбнулся, наблюдая, как Татьяна Львовна, близоруко прищуриваясь, медленно читает вслух:
– Пятого июля сего года… Тебя ожидает представление ко двору?!
– Оно самое. Пожалуй, следующий месяц для нас начнется весьма удачно – вы не находите, тетя?
«И если удача мне не изменит и в дальнейшем, у меня появится первая твердая ступенька на пути к моей, почти недостижимой, но такой желанной цели. И несколько дополнительных шансов – исполнить свою мечту!..»
Эпилог
– Все начнется в одиннадцать часов, господа. Каждого из вас будут вызывать по имени, отчеству и фамилии. Во время представления отвечать только на вопросы их императорских величеств. Самим вопросы не задавать!!!
Обер-церемониймейстер, отвечавший за четкость и правильность предстоящего действа, окинул всех присутствующих строгим взглядом, показывая грозным движением бровей – в случае столь вопиющего попрания церемониала второго шанса для неудачника не будет. Уж он позаботится!..
– На этом все. Я надеюсь на вас, господа.
Еще раз оглядев два десятка мужчин, одетых по большей части в почти одинаковые черные фраки, разбавляемые редкой военной формой, царедворец едва заметно кивнул (похоже, сам себе) и величаво отбыл в неизвестном направлении. С тем, чтобы очень быстро вернуться и буквально парой жестов организовать нестройную толпу представляемых в ровную четкую шеренгу. Ожидание чего-то важного и значительного буквально зримым облаком окутало соискателей монаршей милости, заставляя их неосознанно выпрямлять спины и поголовно демонстрировать безупречную выправку – некоторые требования были одинаковыми как к военным чинам, так и к гражданским. Все находились в едва заметном напряжении, предвкушении, легком, но тщательно подавляемом волнении… Или не все? Один из счастливчиков выглядел как все, вел себя как все, вот только бесстрастно-вежливое выражение его лица не было привычной маской. Он действительно был спокоен. И тогда, когда высаживался из специального поезда на Балтийском вокзале. И когда его вели мимо бронзового памятника первому владельцу дворца, столь неудачно запутавшемуся в собственном шарфе и упавшему от этого виском на табакерку
[43]
три раза подряд. И даже в переходах и галереях Гатчинской императорской резиденции его больше интересовали интерьеры и картины, нежели предстоящая аудиенция. Это чувство изменило ему только один раз – тогда, когда гофмаршал своим внушительным голосом возвестил появление венценосной четы. Ибо «Самодержец, хозяин Земли Русской… и прочая, и прочая, и прочая» приветствовал и принимал своих верных подданных, будучи одет в мундир. Обычную повседневную форму лейб-гвардии Преображенского (чьим августейшим шефом государь, собственно, и являлся), вот только именно у него она была далеко не новой. А в одном месте, рядом с рукавом, так и вовсе слегка… того. Потертой. Мелочь, небольшой штришок, августейшая блажь, но именно это заставило князя искренне удивиться. А еще, как ни кощунственно это звучит, добавило некую толику уважения к императору.
«Помнится, Михаил пару раз упомянул, что-де отец работает по десять – двенадцать часов в сутки и даже в субботу занят до двух пополудни. Работает! А мог бы сачковать, передоверив большую часть забот министрам».
Каждому, кто находился в приемной зале Арсенального каре Гатчины, государь уделял не больше двух-трех минут, так что очередь-шеренга из аристократов быстро редела, иногда тормозясь на каком-нибудь счастливчике, удостоенном более длительного разговора.
– Князь Александр Агренев!
Несмотря на то что император, несомненно, помнил молодого аристократа (не так уж и много прошло времени со стрельб в его августейшем присутствии), смотрел и выглядел он так, как будто видит представляемого в первый раз, – требованиям этикета и церемониала вынуждены подчиняться и сильные мира сего. Поклон, рукопожатие, во время которого отнюдь не маленькая ладонь князя буквально утонула в лапище Романова, четкий поцелуй надушенной женской ручки, сопряженный с еще одним поклоном…
– Рад нашему знакомству, князь.
– Ваше величество, это огромная честь для меня.
– Петр Семенович весьма лестно отзывался о вас, князь Александр.
Александр Третий замолчал, глядя прямо в глаза. Прошелся взглядом по парадному темно-зеленому мундиру своего собеседника, демонстративно задержав взгляд на небольших
[44]
знаках наград: планке в виде золотой сабли, «клюкве» на Анненской ленте, Станиславе с мечами и Анне третьей степени без них. Затем едва заметно кивнул и закончил аудиенцию простыми, но весьма многозначительными словами:
