– Папа, Господь с тобой! Алхимическое золото – миф. С каких
пор ты стал верить в эти сказки?
– Да, золото, может быть, и миф. Но Плут видел наших тварей,
он нарисовал их. Он побывал там, в степи, надеюсь, это ты не считаешь сказкой?
Вот, послушай.
«Я несколько раз повторил вслух это странное имя – Альфред
Плут. Но хозяин мой уверенно заявил, что никогда о таком человеке не слышал.
Алимаза и слитки достались ему от прадеда.
Отец Акима несколько лет назад был сброшен взбесившимся
жеребцом и разбился насмерть. Деда убило молнией в открытой степи. Зато прадед
по имени Дассам все еще жил и здравствовал. Я нашел его в соседнем селении, в
бедной кибитке. Там на циновке лежала хворая старуха. Дассам занимался
врачеванием, втирал в ее раздутые ноги какую-то пахучую мазь.
Передо мной был древний старик, иссохший, сморщенный, однако
глаза яркие, молодые, с живым блеском. Голова без всякой растительности, на
темени большой крестообразный шрам.
– Сколько тебе лет? – спросил я на местном наречии.
– Если я скажу правду, ты не поверишь. А лгать грех, –
ответил старик по-немецки.
Он говорил на этом языке чисто и грамотно, как на родном.
Кроме немецкого, он знал русский, латынь, греческий. В большом сундуке он
хранил древние книги, свитки, рукописи.
Я провел в его кибитке двое суток. Дассам принимал больных,
лечил мазями, настойками, шептал непонятные заклинания, водил руками над
разными частями тела, иногда громко кричал, словно пугал и гнал злых духов.
Лечение его почти всегда помогало. Благодарные больные приносили щедрое
вознаграждение, но он отказывался от денег. Брал только необходимое – еду,
одежду.
Ел мало, трапезу делил со мной. Обед наш состоял из свежего
кобыльего молока, лепешек с местным сыром и какой-то степной травы, по запаху и
вкусу напоминавшей нашу петрушку.
Дассам был приветлив, гостеприимен, однако ни подарками, ни
лестью, ни мольбами не удалось мне развязать ему язык.
– Сколько тебе лет? Кто учил тебя искусству врачевания?
Откуда этот шрам на голове? Кто такой Альфред Плут? Ты знал его? Он подарил
тебе большой алмаз и золотые слитки?
Ни одного ответа я так и не услышал. Когда я почти потерял
терпение и стал слишком настойчив, он печально покачал своей лысой головой и
произнес:
– Зачем тебе это? Учись радоваться тому, что имеешь. Во
многом знании много печали.
Вскоре явился за мной мой прежний хозяин Аким и увез к себе.
Я непременно должен был присутствовать на свадьбе его дочери как почетный
гость».
– Ну и что? – нетерпеливо перебила Таня. – Твой Плут здесь
больше не упоминается. Старик Дассам ничего, ни слова о нем не говорит.
Михаил Владимирович закрыл ветхую, рассыпающуюся книжку
Никиты Короба.
– Было бы странно, если бы говорил. Тут не слова важны, а
факты. Крестообразный шрам на темени у старика. Они вводили цисты
непосредственно в мозг, в эпифиз. Для этого требовалась трепанация, иных
способов они не знали, и, вероятно, никто не решался на повторную операцию. А
она необходима. Старение замедляется, но все равно происходит. Они не знали
шприцов, игл, внутривенных вливаний.
– Да. Но теперь все это есть, и каждый может стать
бессмертным, – усмехнулась Таня.
– Не каждый, – Михаил Владимирович медленно, тяжело
поднялся. – Только избранные. А право выбора всегда останется за тварями, они
никому его не уступят.
– Даже тебе?
– Никому, – повторил Михаил Владимирович и помотал головой,
– но я хочу угадать их предпочтения, понять принцип. Ладно. Хватит об этом.
Который теперь час? Ты сцедила молоко для Миши?
– Давно уж. Если мы выйдем сию минуту, у нас есть шанс не
опоздать в лазарет.
– Сначала надо позавтракать. Ничего не случится, если мы
опоздаем.
В кухне было пусто и мрачно. Михаил Владимирович разлил по
чашкам еще теплый желудевый кофе, высыпал на тарелку горсть серых сухарей,
достал из глубины буфета маленький кусок сала, развернул тряпицу.
– Мне не нужно, я сало терпеть не могу, – сказала Таня, –
двух сухариков довольно.
– Перестань капризничать, – Михаил Владимирович отрезал
несколько тонких, прозрачных ломтиков. – Тебе жиры необходимы.
– Андрюша придет голодный, ему останется совсем мало.
– Ничего, не волнуйся, я раздобуду еще. Ешь.
Таня к салу не притронулась, медленно жевала сухарь,
размоченный в желудевом кофе. Несколько минут молчали.
– В степь я все-таки отправлюсь, – вдруг сказал Михаил
Владимирович, – конечно, лучше бы сначала в Германию, порыться в библиотеках,
поискать следы Плута. Он страшно много всего написал, он создал
иллюстрированный анатомический атлас. Особенно тщательно изучал и рисовал
головной мозг.
– Нет, папочка, в Германию тебя, пожалуй, не выпустят. А вот
в степь отправить могут. Я слышала, там сейчас эпидемия холеры, врачей не
хватает.
– В степь, к холере – это неплохая идея, – произнес низкий
хрипловатый голос из темноты коридора.
Михаил Владимирович сидел лицом к двери, Таня – спиной. Она
открыла рот, чтобы ответить, но не успела. Отец протянул руку и положил ей в
рот кусок колотого сахару. В проеме стояла товарищ Евгения в огненном пеньюаре
и смеялась, запрокинув белокурую голову.
– Доброе утро, – сказал профессор.
Товарищ Евгения томно повела плечами и проследовала к своему
примусу.
* * *
Гамбург, 2007
Случайный попутчик Сони теперь сидел рядом с ней на диване в
центре музейного зала, перед картиной Альфреда Плута «Misterium tremendum».
– Простите, если не ошибаюсь, мы с вами вместе ехали в
поезде из Зюльта? – спросил он.
– Да, наверное, – кивнула Соня.
– Теперь я понял, почему вы так внимательно меня
разглядывали, – он простодушно рассмеялся, – в поезде вы листали каталог
Пинакотеки и заметили, что я похож на Альфреда Плута.
– Вы намного симпатичней Плута, – вежливо улыбнулась Соня, –
простите, что пялилась на вас.
Иллюзия абсолютного сходства, правда, исчезла. Свет падал
иначе, улыбка меняла лицо.
– Я похож на него. Впервые мне сказала об этом одна очень
красивая девушка, давно, еще в университете. Я обиделся ужасно. Она мне так
нравилась и вдруг сравнила меня с ним. Нет, чтобы с Дюрером! Сначала я
переживал, остриг волосы, избавился от бородки и усов, даже брови подбрил. Но
потом, когда узнал его лучше, стал гордиться этим сходством. В итоге именно
благодаря Плуту я нашел свое призвание.
