– Да, я забыл тебе сказать самое главное. Шмидман-Гарский
давно и крепко повязан с нашим общим знакомым, с товарищем Свердловым. Товарищ
Свердлов товарищем Гарским очень дорожит и назначил его комиссаром
продовольствия Тираспольского революционного отряда. Не думаю, что
продовольственный комиссар сильно обрадовался, увидев крошку Фейгу, однако
пахло от нее хорошо, французским мылом, и он не побрезговал.
Из прихожей послышался резкий телефонный звонок. Петерс
вскочил, хотел броситься к аппарату, но вдруг остановился посреди гостиной,
прижал палец к губам и помотал головой.
– Ай эм нот ат хоум нау. Меня нет. Пусть все катятся к
черту! – он забормотал что-то невнятное.
Телефон продолжал звонить. Петерс опять сел на диван, стянул
с круглого журнального столика кружевную салфетку, вытер влажное лицо, вскинул
глаза на Федора. Глаза были красные, воспаленные, но уже совсем трезвые.
– Мыло. А пис оф соуп, – произнес он, когда звон затих, и
хрипло засмеялся. – Хорошее французское мыло. Так-то, Федя. Утром комиссар с
ней попрощался. Она бродила по улицам, зябла, хотела закутаться в свою шаль, но
шали уж не было. Ничего у нее не осталось, кроме маленького душистого обмылка.
И решила Фейга ехать в Москву, к подругам-каторжанкам, они давно ее к себе
звали, обещали приютить, помочь.
– Как же она оказалась вечером тридцатого на Серпуховке? –
спросил Федор.
– Да очень просто. Ей передали весточку от Гарского, будто
бы он назначил ей свидание у ворот завода Михельсона. Она, разумеется, пришла и
могла бы там стоять сутки, двое, трое. Стемнело, стал дождик накрапывать. Она
не знала, что приехал Ленин, ей до него дела не было. Она ждала Гарского. Но
тут началась паника, беготня. Ей сказали, что кто-то стрелял в Ленина и
подозревают Виктора. Будто бы он шел к ней, но его схватили, и теперь она
должна помочь, как когда-то с бомбой.
– А где же он сам, легендарный герой-любовник? – решился
спросить Федор.
– В Одессе, кажется, или в Киеве, – Петерс равнодушно махнул
рукой, – я вовсе не уверен, что он посвящен в детали этой романтической
истории. Достаточно было того, что Яшка Свердлов знал, как преданно любит
глупая Фейга умного Гарского. Знал и воспользовался.
– Зачем же ее убили так поспешно? – спросил Федор. – Мне
казалось, она нужна им для открытого процесса.
– Да, вначале я тоже так думал, – кивнул Петерс. – Она сразу
взяла вину на себя. Признание ее звучало совершенно нелепо, но это уже мелочи.
Она сумасшедшая, и отлично. Только сумасшедшая способна выстрелить в великого
вождя.
– Но без обвиняемого довольно сложно сфабриковать дело.
– Ничего, как-нибудь. Кингисепп и Юровский быстренько
подсуетились, вполне грамотно организовали следственный эксперимент. Теперь в
деле есть все. Признание обвиняемой, фотографии места преступления. Вот тут
стоял автомобиль, тут Ленин, а там крошка Фейга с револьвером. Свидетелей
набралась целая куча, в десять раз больше, чем нужно. Врут наперебой. С оружием
вышла неувязка, но все уже исправили, в «Известиях» пропечатали, мол, явился на
Лубянку по объявлению рабочий Кузнецов, принес револьвер, отобранный у Каплан.
Револьвер, оказывается, обронили в суматохе, а сознательный рабочий подобрал
его, спрятал у себя на груди как священную реликвию. В общем, все получилось
более или менее гладко. Баллистической экспертизы не будет, ибо пули сидят в
теле вождя и никто из уважаемых врачей наличие пуль не отрицает. Ты, Федя,
надеюсь, тоже не отрицаешь, что Ильич тяжело ранен?
– Куда ж я денусь?
– Вот то-то. Ты будешь молчать, и я, и все мы. Конечно,
крошка Фейга неплохо бы смотрелась на скамье подсудимых. Но трудно все заранее
просчитать. Она заговорила о Гарском. Рассказала мне, значит, могла бы
рассказать кому угодно, например Дзержинскому. У него и так хватает компромата
на Свердлова, а тут еще бы прибавилось. Чтобы не рисковать, решено было крошку
уничтожить, срочно, бесследно, и пепел развеять по ветру. Решение принял Яшка.
Только мертвец, вурдалак может отдать такой приказ. Опасайся его, Федя, он на
все способен. Ну, а теперь скажи, что за человек профессор Свешников? Ты ведь
был его ассистентом.
Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Федор вздрогнул и
покраснел. Петерс заметил это, удовлетворенно хмыкнул. Видимо, на такой эффект
он и рассчитывал.
– Михаил Владимирович мне как отец, поэтому мне трудно
говорить о нем, – быстро произнес Федор и взял папиросу. – Он гениальный врач и
самый порядочный человек из всех, кого я знаю.
– Ого! – Петерс весело рассмеялся. – Ну а что там за история
с воскресшим деникинским связным?
Петерс окончательно протрезвел. Маленькие жесткие глаза
впились в лицо Федора.
– О деникинском связном, тем более воскресшем, мне ничего не
известно, – Федор заставил себя улыбнуться. – Я слышал, что Михаил Владимирович
помог задержать мерзавца Кудиярова, разоружил его и уберег товарища Эрнста от
удара по голове штативом капельницы.
– Да, это было весьма любезно с его стороны. Мы оценили. Бат
ай хев сам информейшн, будто бы твой профессор прятал в больнице злейшего врага
советской власти. Враг этот, донской есаул, был приговорен к расстрелу,
приговор привели в исполнение. И вот некоторые свидетели утверждают, что
расстрелянного есаула видели в больнице имени Троцкого на Пречистенке.
Профессор Свешников извлек из него пули, заштопал и отпустил на все четыре
стороны.
– Яков Христофорович, погодите, это какой-то бред, вам не
кажется? – осторожно заметил Федор. – Расстрелянного есаула видели в больнице.
Чудеса, сказка.
– Сказка ложь, да в ней намек, – Петерс хитро улыбнулся и
погрозил пальцем, – одного трупа после того расстрела не досчитались. И бумажка
имеется, что дочь профессора внесла в карточку неверные сведения, вместо
пулевых ранений зафиксировала ножевые. Все это, конечно, анбиливебл, бат со
интрестинг! Особенно интрестинг, учитывая, что ты рекомендовал профессора
Ильичу и уже возил его в Кремль.
Опять зазвонил телефон. Петерс встал, твердой походкой
удалился в прихожую. Оттуда послышался его уверенный спокойный голос:
– Петерс у аппарата. Да, Яков Михайлович. Да, я понял. Скоро
буду.
* * *
Гамбург – Зюльт, 2007
Последний поезд из Гамбурга уходил в половине десятого. Это
был долгий поезд, он ехал медленно и везде останавливался. Иван Анатольевич
вскочил в хвостовой вагон за минуту до отправления, перешел через буфет в
первый класс, выбрал пустое купе, дождался кондуктора, купил билет и уснул.
Ему казалось, что он проспит до самого Зюльта, однако
проснулся он минут через сорок, в холодном поту, от собственного крика. Ему
приснился кошмар. В жутком сновидении, конечно, присутствовали каталки с телом
под простыней и с вишневым лакированным гробом, обгоревший труп в холодильнике,
оцинкованная дверь и даже решетка вентиляции высоко под потолком. Однако
главным персонажем сна оказалась доктор Раушнинг, полногрудая широкоплечая
Гудрун с рыжими локонами и мужским рукопожатием.
