Ее лицо неотступно стояло перед глазами, даже когда Зубов
проснулся.
В купе к нему так никто и не сел. Во всем вагоне было пусто.
Иван Анатольевич прошел в туалет, умылся, взглянул на себя в зеркало и опять
увидел Гудрун. Пухлая красная физиономия с выщипанными бровями маячила у него
за спиной.
– Ведьма, – прошептал Иван Анатольевич.
– Конечно. А как ты догадался? – Гудрун улыбнулась,
подмигнула, кокетливо поправила рыжий локон.
– Не верю. Все это чушь и бред, – сказал Зубов и тряхнул
головой.
Физиономия в зеркале исчезла. Теперь он видел только самого
себя, бледного, похудевшего, с красными, сонными, испуганными глазами. Однако в
журчании воды, в стуке колес явственно слышался заливистый смех доктора
Раушнинг.
Иван Анатольевич вспомнил слова старика Агапкина: «Они нигде
и везде». Он вернулся в купе, взял сигареты и отправился курить в тамбур.
Гудрун Раушнинг поступила глупо. Зачем ей было выдавать
себя? Наоборот, ей следовало сделать все возможное, чтобы господин Зубов
отнесся к ней с полным доверием. Ее поступок был чистой импровизацией. Она
действовала по вдохновению. Она не знала заранее, что Зубов намерен смотреть на
труп. Как-то сразу все условились, что опознать погибшую невозможно и надо
ждать результатов экспертизы.
Накануне Иван Анатольевич позвонил в Институт судебной
медицины, спросил, кто будет проводить экспертизу. Ему назвали имя и тут же
соединили с любезной дамой. Они договорились о встрече. Она даже не спросила о
цели его визита, он сам стал объяснять, что у него имеются новые данные. Доктор
воодушевилась, однако не поинтересовалась, какие именно данные.
Ей ничего не стоило скрыть свою причастность к похищению.
Вероятно, она даже намерена была именно так поступить, когда отговаривала его
любоваться трупом. Но потом не удержалась, не сумела отказать себе в
удовольствии.
Зрелище, которое она увидела, когда открыла дверь и включила
свет, доставило ей огромное удовольствие. Зубов сидел на ледяном полу, обхватив
колени и уткнувшись в них лбом. Еще немного, и он бы завалился набок, застыл в
трогательной позе эмбриона. Да, пожалуй, он бы застыл навек.
Веселая фрау имела реальную возможность прикончить Зубова,
причем совершенно безнаказанно. Она знала это и чувствовала, что он знает. Если
бы он провел в том дивном месте еще часиков пять-шесть, вряд ли сумел бы
выжить. Там было не только смертельно холодно, но и душно. Достаточно перекрыть
миленький квадратик вентиляции под потолком, и мучения господина Зубова
закончились бы еще быстрей.
Никто не видел, как они вдвоем шли туда. Никакой охраны у
института нет. Вестибюль пуст. Ворота открыты. Заходи, добро пожаловать.
Рабочий день в институте начинается очень рано и заканчивается рано. До утра в
холодильник мог вообще никто не заглянуть.
Именно об этом Иван Анатольевич думал два часа, пока ждал
возвращения шутницы Гудрун.
В первое мгновение, когда она открыла дверь и включила свет,
он ослеп и не видел ее лица. Но потом, привыкнув к свету, успел разглядеть, как
дрожал крупный пухлый рот, как ярко блестели глаза. Да, она рыдала, но от
смеха. Она хохотала до слез. Наверное, ей даже пришлось закрыться в своем
кабинете, чтобы не напугать коллег.
Группа крови Сони доктора не особенно интересовала. Когда
Соню похищали, могли взять кровь, чтобы иметь данные для достоверных
результатов экспертизы. Да, они сделали это. Они отлично подстраховались. И в
институте, и в полиции Зюльта есть их люди. Они нигде и везде.
Зубов отчетливо представил себе, как все происходило. С яхты
спустилась шлюпка. В ней, помимо исполнителей операции, сидела несчастная
женщина, которую он видел сегодня в холодильнике. Женщине отводилась
ответственная роль сгоревшего трупа. Неизвестно, была она тогда еще жива или ее
убили заранее.
«Продукты горения в данном случае оказались благом, бедняжка
задохнулась, и умерла легко. А представьте, если человек поджаривается заживо,
в сознании, все чувствует? О, это мучительно, невероятно болезненно. Так
погибали на кострах инквизиции бедные женщины, обвиненные в ведовстве. Они
извивались в чудовищных корчах и громко кричали. Бр-р, какая жестокость! Смерть
в огне страшней, чем смерть от переохлаждения. Вы согласны?»
– Она была жива, – пробормотал Зубов, – бедняга не знала,
зачем ее взяли с собой, что собираются с ней сделать. И это ее неведенье
доставляло им особенное удовольствие. Возможно, перед уходом они оглушили ее
или вкололи что-нибудь. Иначе она бы кричала, пыталась выбраться.
Зубов докурил, вернулся в купе. Силуэт доктора Раушнинг
возник в темном окне. Забавница Гудрун улыбалась и колыхалась, как будто
отплясывала твист. Она махала поднятыми вверх могучими руками, звала
присоединиться, поплясать вместе. Иван Анатольевич вынужден был признаться
себе, что еще ни одна женщина не производила него столь сильного впечатления.
«Хорошо хотя бы то, что этой ведьмы нет сейчас рядом с
Соней», – подумал Зубов.
Он понял наконец, почему жуткий образ преследует его так
настойчиво. С первого мгновения, когда доктор Раушнинг только появилась в
вестибюле, у него возникло чувство дежа вю. Но шапочка сбила с толку. Потом,
когда она вошла с открытой головой, со своими рыжими кудряшками, он уже был не
в том состоянии, чтобы вспомнить, где, когда мог видеть эту даму.
А теперь вспомнил. Утром, когда он только приехал в
Зюльт-Ост, он столкнулся с ней у выхода из здания вокзала. Он отвратительно
себя чувствовал, у него была высокая температура. Дама налетела на него всей
своей тушей, толкнула, больно стукнула по коленке острым углом чемоданчика и,
прежде чем извиниться, весело расхохоталась.
Фрау спешила на поезд. Уезжала из Зюльт-Оста в Гамбург. Она
участвовала в похищении. Не исключено, что в чемоданчике она увозила пробирку с
кровью Сони. Процедура определения группы и прочих показателей достаточно
сложна, это можно сделать только в специальной лаборатории.
Вряд ли она тогда знала, кто он. Однако Зубов мог
поклясться, что налетела она на него нарочно. Он еле шел, выглядел слабым и
больным. Ей захотелось пошутить, пошалить, мимоходом урвать небольшую порцию
удовольствия. Смех ее был очень уж весел, хотя потом она горячо извинялась, как
и подобает вежливому человеку.
«Неужели они все такие шутники? – подумал Зубов. – От этого
юмора мурашки по спине. Тут уж не работают привычные причинно-следственные
связи. Эти люди действительно другие. Они живут по своим внутренним законам и
понять их логику нормальному человеку трудно».
Он удивился и обрадовался, когда увидел на платформе две
знакомые фигуры. Герда, в широком лиловом пальто, в розовой фетровой шляпе, и
Данилов, в дутой красной куртке, в разноцветной детской шапочке с помпонами,
встречали его у входа в здание вокзала. Герда заматывала шарфом шею Данилова.
Он нетерпеливо притопывал.
