– Федор, это правда? – шепотом спросил Кольт и смущенно
кашлянул.
– А ты как думаешь?
– Ну, не знаю. Мало ли?
– Это, разумеется, полнейший бред. Главное, что имхотепы
верят. Поскреби любого, самого утилитарного прагматика, самого ярого
материалиста, там у него в башке такая мракобесная каша из мифологем, суеверий,
мистики. Имхотепы хотят гарантий, не научных, так магических, разница, кстати,
весьма относительна. Версия с черепом их устраивает. Я попытался внушить
Раделу, что череп спрятан на острове Зюльт и найти его может только Соня.
– Да что за череп, объясни, наконец?
– Таких артефактов пока найдено всего два. Фокус в том, что
они изготовлены из цельных кристаллов кварца. Как удалось их вырезать, до сих
пор никто не понимает. Следов обработки металлическими инструментами нет.
Полировали их, видимо, какой-то специальной пастой. Но чтобы вручную
отполировать поверхность кристалла до такой изумительной гладкости,
понадобилось бы лет триста непрерывного труда. Версия о том, что существует
третий хрустальный череп, череп Плута, возникла недавно. Плут на нескольких
своих картинах изобразил прозрачную, светящуюся изнутри адамову голову.
Человеческая черепушка много чего символизирует, ее любили рисовать разные
живописцы, с ее помощью гадали, колдовали, философствовали, как принц Гамлет.
Но все это были черепа костяные, натуральные. Только у Плута он прозрачный. Никто
не придавал этому значения до начала двадцатого века. Впрочем, подробности тебе
пусть расскажет твоя Елена Прекрасная. А я, извини, поем свой супчик.
Старик аккуратно заправил салфетку за ворот. Официант,
склонившись к уху Кольта, прошептал:
– Петр Борисович, вас к телефону, трубочку возьмите,
пожалуйста.
Поскольку мобильная сеть в особняке пропадала, Кольт
предупредил наружников, которые вели Радела, чтобы звонили сюда в клуб по
городскому. Агапкин отложил ложку и замер.
– Он купил билет до Парижа, вылетает в час ночи, – сказал
наружник, – какие будут указания?
– Давайте за ним. Будьте на связи, я перезвоню. Людей
возьмите побольше, самых лучших.
– Ну, что? Что? – Агапкин нетерпеливо ерзал в кресле.
– Твой Радел летит в Париж.
– Отлично! – старик хлопнул в ладоши. – Он клюнул!
– То есть?
– Ну, он же у них Альфред Плут. А если он Плут, то обязан
знать, где спрятан череп. До вчерашнего вечера он был уверен, что бесценный
артефакт надо искать в Вуду-Шамбальской степи, под развалинами храма. Но теперь
он летит в Париж. Думаю, он связался с Хотом, сообщил ему новость, и Хот
приказал ему явиться срочно на яхту. Им необходимо это обсудить. По моим
расчетам, в Ла-Манш они должны войти в ближайшие сутки. Хотя я не исключаю, что
они сделают огромный крюк, вокруг Британских островов.
– Зачем?
– В Па-де-Кале для них тесновато, судов много, пограничники
шныряют, а им сейчас лучше избегать людных мест. Они не торопятся. Однако
причалить им нужно. Пополнить запасы пресной воды, еды, топлива. Путь у них
далекий, к островам Зеленого Мыса, этот их Анк где-то там.
– Западное побережье Африки, – Кольт наморщил лоб, – а там
что за государство?
– Кабо-Верде, республика, до семьдесят пятого была
португальской колонией, лет пятьсот, наверное. Тепло, рыбы много. Островки,
островки, на них горы и долины. Вот оттуда вытащить Соню будет совсем не
просто.
– Можно подумать, сейчас это просто, – Кольт грустно
усмехнулся. – Я закурю, не возражаешь?
– Не возражаю. Завидую. Судя по тому, что летит он именно в
Париж, они все-таки выбрали короткий путь. Если бы пошли в обход, он бы летел
сейчас в Глазго или в Дублин. Главное, чтобы твои люди его не упустили.
– Иван отправил за ним самых опытных и сильных людей.
– Не сомневаюсь. Все сейчас зависит от них. Франция – это
все же не Кабо-Верде. Не думаю, что Эммануил Хот успел скупить и завербовать
всю полицию Нормандии. Яхта причалит между Ла-Маншем и Бискайским заливом,
где-то в районе мыса Ра. Там много маленьких портовых городков. В одном из них
Радела возьмут на борт.
– Так, может, попытаться вытащить Соню с этой чертовой яхты
прямо там, в порту?
– Петр, ты очумел? – старик покраснел и хлопнул ладонью по
столу. – Что значит – попытаться? Ее надо вытащить именно там, и только там!
Кольту принесли рыбу. Старик принялся за свой остывающий
суп. Несколько минут ели молча.
– Они не вернутся на Зюльт, – пробормотал Кольт и отодвинул
тарелку, – поджог, убийство, похищение человека. Этот Хот не дурак, он не
станет так рисковать.
– Да, риск огромный. Но и соблазн велик. Они вернутся, но не
скоро, года через два-три. Я не готов ждать. Соня и Миша тем более.
* * *
Москва, 1919
«Кажется, я разгадал тайну».
Михаил Владимирович едва не написал эту фразу в своей
тетради, но в последний момент рука его дрогнула. Чернила капнули на бумагу,
возникла жирная черная клякса. Она получилась странно аккуратной, квадратной.
Он почему-то разволновался и принялся обводить квадрат,
выравнивать края. Он вспомнил, как зимой 1915 года в Петрограде попал на
выставку молодого модного художника Казимира Малевича.
«Новое искусство» Михаила Владимировича совсем не волновало.
На выставку в старинном особняке на набережной Мойки его привел сын Володя.
Профессору было скучновато, его больше развлекали посетители, чем полотна.
Глядеть на живые лица было куда интересней, чем на грубых, плоских разноцветных
монстров, развешанных по стенам. И все-таки одно произведение глубоко врезалось
в память.
В углу, на особенном, почетном месте, висело полотно, черный
квадрат на белом фоне. Это нельзя было назвать картиной. Скорее, просто
хулиганство. Но чернота странным образом притягивала взгляд, звала внутрь себя.
Не меньше дюжины посетителей стояли рядом с профессором и неотрывно смотрели,
хотя смотреть было совершенно не на что. Малевич изобразил абсолютное,
безбожное, бессмысленное небытие, как будто прорубил окно в ад.
После выставки, вдрызг разругавшись с сыном, который назвал
«Квадрат» футуристической иконой, Михаил Владимирович отправился в Никольский
собор, чтобы успокоиться, побыть возле настоящих икон. Однако «Квадрат» упорно
вставал перед глазами.
Теперь, в марте девятнадцатого, понятно, что это было не
хулиганство, не эпатаж, а весьма точное злое пророчество.
Михаил Владимирович машинально обводил пером квадратную
чернильную кляксу. Он перестал доверять даже бумаге. Он больше не верил тишине
и пустоте своего родного кабинета. Как будто стены стали прозрачными и кто-то
заглядывал ему через плечо.
