Таня вдруг схватила Михаила Владимировича за руку, потянула
ближе к тротуару, тихо, возбужденно заговорила:
– Я хотела тебе рассказать. Слушай. На Тамбовщине огромное
восстание. Какой-то эсер, Антонов, поднял мужиков, собрал целую армию. Это еще
в сентябре началось, и они ничего поделать не могут. Они в своих газетах
называют это «отдельными контрреволюционными выступлениями». Но на самом деле –
настоящая партизанская война. Что ты молчишь?
– Тебя слушаю.
– Ты не веришь?
– Когда Деникин взял Орел, а Юденич подходил к Петрограду, я
верил. Теперь – не знаю. Война кончилась. Вспомни восторги по поводу февраля и
Керенского. Кто убедил государя подписать отречение? Кто допустил этот ужас в
Екатеринбурге? Было по крайней мере восемь месяцев, чтобы спасти семью
Романовых, устроить побег, отбить. Тогда, летом восемнадцатого, большевики еще
не имели регулярной армии. Толпа дезертиров, вооруженных рабочих,
матросиков-анархистов. Но они создали себе армию, отличную, сильную,
дисциплинированную. Как им это удалось? Соткали из воздуха при помощи
заклинаний и магических ритуалов? Почему царские офицеры и генералы стали
служить им? Только ли из страха? Только ли потому, что они ввели систему
заложников? Если бы речь шла о нескольких сотнях военных, в это можно было бы
поверить. Однако к ним перешли десятки, сотни тысяч.
– Да, сотни тысяч перешли к ним. Но война еще идет и не
кончится, пока они у власти, – выпалила Таня так громко, что несколько прохожих
обернулись.
– Тихо, тихо, – Михаил Владимирович сжал ее руку, ускорил
шаг, свернул в проходной двор, оттуда в соседний переулок, – что ты
раскричалась на всю улицу? С ума сошла?
– Конечно. Мы все давно сошли с ума, – сказала Таня уже
спокойней, почти шепотом. – Разве нормальные люди могут жить во всем этом?
Нормальные люди сопротивляются. Тамбов, Воронеж, Саратов, Пенза им уже не
принадлежат, там нет никакой советской власти. Десятки тысяч вооруженных
крестьян, ремесленников, чиновников, и скоро эта армия дойдет до Москвы.
– Не дойдет, – Михаил Владимирович покачал головой. –
Тамбовское восстание они подавят, и не надо тешить себя иллюзиями.
– Это не иллюзии! Мой Павел воюет против них.
– Воевал.
– Папа! – Таня отстранилась, испуганно взглянула ему в
глаза. – Ты же сам говорил, все сведенья о погибших недостоверны, списки
составляются кое-как, Павел попал в эти списки по ошибке. Он жив!
– Конечно, жив. Я другое имел в виду. Просто война
кончилась. Армии Врангеля больше не существует. Но Павел жив, я уверен, и ты
уверена. Дай Бог, чтобы об этом никто, кроме нас с тобой, не догадывался.
* * *
Франция, побережье Нормандии, 2007
«Довольно сложно надевать в темноте чужие штаны, но я,
кажется, справился, ничего не задел, не сшиб. На ощупь мне удалось определить,
что это женские лыжные брюки. Штанины достаточно широки, но вот пояс на своей
талии я застегнуть не сумел. Впрочем, умница Соня предусмотрела это. К штанам
прилагались резиновые подтяжки. Я нашел еще теплый джемпер и шерстяные носки.
Наверное, стоит провести почти час в ледяной воде, а потом еще несколько часов
пролежать на земле в мокрой насквозь одежде, чтобы оценить, как это приятно,
когда ты в тепле и одет во все сухое. А если к этой радости добавляется кусок
хлеба с сыром и сочное большое яблоко, ты понимаешь, что жизнь продолжается и
она прекрасна.
Соня появилась довольно скоро. Когда она открыла дверь, я
услышал грохот. Окно лаборатории осветилось радужным светом.
– Я пыталась уговорить верных слуг отдохнуть, – сказала она
шепотом, – но не получилось. Они остались на своем ответственном посту, хотя
сегодня большой праздник, все обязаны веселиться.
Опять грохнуло, да так сильно, что задрожали оконные стекла.
Лаборатория на миг осветилась красной вспышкой.
– Я не рискну зажигать свет, но дверь пока можно держать
открытой. Я отправила слуг в виварий, животные очень боятся салюта. Но в любой
момент кто-то может сюда войти. Я не имею права запираться, даже в ванной. Впрочем,
это невозможно, замков тут нет. Вот ваш чай.
– Что за праздник?
– День седьмого посвящения Великого Магистра. Видите ли,
дней рождений у них не бывает, принято считать, что они живут всегда. Новый год
давно отменили, у них другое летоисчисление, они отмеряют время по сменам
сезона. О христианских праздниках не может быть речи, за одно лишь упоминание
Рождества и Пасхи попадешь на скамью подсудимых и получишь высшую меру по самой
страшной статье: покушение на Великого Магистра.
– Что значит у них высшая мера? – спросил я.
– Да, ничего оригинального. Убивают. Можно, я не буду
рассказывать, каким образом?
– Конечно, мне это совсем не интересно. Лучше расскажите,
как вы к ним попали.
– А вы?
– Ну, это долгая история, на самом деле я не намерен тут
задерживаться. Мне кажется, будет куда приятней вам и мне поделиться
впечатлениями где-нибудь в другом месте.
– Эй, вы серьезно? Вы разве не понимаете, что отсюда сбежать
нельзя? – Она вдруг выскользнула и закрыла дверь.
Сквозь щель под дверью просочилась полоска света, и я
услышал скрипучий женский голос:
– Мисс Денни, что вы тут делаете в темноте?
– Любуюсь салютом, дорогая Гертруда.
– Правда? Но из окон второго этажа, особенно из вашей спальни,
видно значительно лучше.
– Дело в том, что в спальне есть большой соблазн прилечь. Я
прилягу, сразу усну и пропущу самое интересное. Я так люблю фейерверки. Да
погасите вы свет, смотрите, сейчас будут синенькие и зелененькие.
Свет погас, после нескольких залпов скрипучий голос
произнес:
– Мисс Денни, вы взяли с собой чай. Вы его уже выпили?
Позвольте, я заберу чашку. Где она?
– Гертруда, смотрите, огоньки розовые и лиловые, ах, какая
прелесть! Да здравствует Великий Магистр!
– Да здравствует Великий Магистр! – трижды повторил
скрипучий голос.
В этот момент дверь приоткрылась, протянулась рука, я успел
сунуть в нее чашку, дверь тут же закрылась.
– Возьмите, Гертруда. Я уже выпила.
– Мисс Денни, я рада, что у вас сегодня веселое настроение и
хороший аппетит.
– Еще бы, такой праздник. А скажите, завтра будет небесный
бал?
– Разумеется, как только рассветет. Хотите полюбоваться?
