Самолет спокойно, уверенно набирал высоту. Это была хорошая,
легкая и послушная машина. Выстрелы звучали все тише, глуше, свет прожекторов
таял, уходил вниз, крепость исчезла, мы летели в ночном тумане над океаном
неизвестно куда».
– Вот и все, – сказала Соня и закрыла тетрадь.
Она дочитала рукопись до последней строчки и не знала,
существует ли продолжение.
За иллюминатором висела белесая туманная мгла. По ее
расчетам, было около одиннадцати утра. Пару часов назад Чан принес завтрак,
обычно здесь завтракают в девять.
Соня надела унты, куртку. Она хотела выйти на палубу, но с
удивлением обнаружила, что дверь каюты заперта, и вдруг поняла, что яхта встала
на якорь. Конечно, можно было давно уж догадаться. Чан, когда явился забирать
посуду, попросил, чтобы она написала список, чего ей нужно из белья, одежды,
косметики.
– Хозяин велел подробно, все размеры, ничего не забывать.
Чан терпеливо стоял и ждал, пока она писала. А потом
незаметно, беззвучно запер каюту.
Соня кинулась к иллюминатору, но из-за тумана ничего не
увидела, зато услышала треск мотора. Похоже, возле яхты остановился катер.
Кто-то закричал:
– Месье, пуасон, пуасон!
Яхта кинула якорь довольно далеко от берега. На катере
подплыли торговцы рыбой. Ну и что?
Соня принялась колотить в дверь. Через минуту явился Чан.
– У меня кончились сигареты. Будь любезен, принеси. Мы стоим
или плывем?
– Мы плывем, мадам, сигареты, одну минуту.
– Подожди, что ты врешь? – Соня вцепилась в лацкан его белой
униформы. – Почему ты запер дверь?
– Мадам не волнуйся, Чан запер из-за шторма, нельзя на
палубу, волна сильная, может смыть. – Он осторожно отцепил ее пальцы от лацкана
и, пятясь задом, выскользнул за дверь.
– Что за бред? Какой шторм? Полный штиль, – пробормотала
Соня, толкнула дверь, но, разумеется, было заперто.
Она опять бросилась к иллюминатору, заметила смутный желтый
огонек, услышала, как тот же голос настойчиво предлагает «фрут де мер». Яхту
качнуло, будто правда поднимались волны.
Соня заметалась по маленькой каюте. Схватила тетрадь,
положила в сумку, но тут же вытащила и сунула за пояс джинсов, под свитер. Яхту
еще раз качнуло, так сильно, что Соня чуть не упала, села на койку. На подушке
лежал плюшевый медвежонок. Она спрятала его во внутренний карман куртки. Яхту
качнуло в третий раз. Дверь открылась.
– Ваши сигареты, мадам, – произнес Чан и вдруг странно
дернулся, открыл рот, изумленно вытаращил глаза.
Из-за его плеча вылезла рука и зажала ему рот. Чан стал
медленно оседать. За ним Соня увидела незнакомого мужчину в черном свитере.
– Подъем! – сказал он по-русски.
На верхней ступеньке лестницы их встретил Макс.
– Ты не уйдешь, Софи. Ты должна найти ответ, это твой долг,
твой крест. Ты не можешь все бросить и забыть. Цисты у нас. У тебя ничего не
осталось.
Соня заметила пистолет в его руке.
Макс хотел сказать еще что-то, но не успел. Кто-то сзади
схватил его за ноги, он громко вскрикнул, выронил пистолет.
На палубе Соня увидела двоих незнакомых мужчин. У борта
покачивался маленький катер. В нем стоял четвертый мужчина.
– Прыгай, – сказал первый, в черном свитере.
– Давай, не бойся. Ловлю, – подбодрил Соню тот, что ждал в
катере.
– Ой, мамочки, – прошептала Соня и прыгнула.
Ее поймали, придержали, чтобы не свалилась, усадили на
скамейку. Вслед за ней по очереди прыгнули остальные. Взвыл мотор. Мужчина в
черном свитере сел с ней рядом и спросил:
– Руки, ноги целы, ничего не болит?
Она помотала головой.
– Значит, сейчас причалим, на машине до Парижа часа три
езды. Дедушка ваш прилетел, волнуется. Ну, ладно, отдыхайте. Кстати, меня Дима
зовут, – он легонько сжал ей пальцы и вытащил мобильник.
– Иван Анатольевич, все. Да нет, нормально, тихо, мирно, без
жертв. Вот тут рядышком сидит. Мгм, даю, – он протянул Соне трубку.
Из-за рева мотора почти ничего не было слышно. Дима кричал,
Зубов из трубки тоже кричал:
– Ну, ты в порядке? Соня, отзовись!
Соня пыталась ответить, но голос осип, она только кашляла и
всхлипывала в трубку.
Катер мчался к пристани. Яхта исчезла в клочьях тумана,
будто и не существовала вовсе.
Глава двадцать девятая
Ялта, 1920
– Я никуда не поеду, – сказал полковник Данилов.
– Не обращайте внимания. Он бредит, – доктор Потапенко
приподнял Данилову веко, – он без сознания, потерял слишком много крови. Где
носилки?
На вилле княгини Мелецкой, отданной под госпиталь, было
пусто и тихо. Снизу, из бывшей столовой, доносились приглушенные голоса. Двое
фельдшеров и чиновник из городской управы паковали последние документы, коробки
с лекарствами. В офицерской палате, на втором этаже, несколько пустых голых
коек были сдвинуты к стене. Кроме полковника Данилова в госпитале не осталось
ни одного раненого. Полковник лежал у балконной двери, до горла перебинтованный
и накрытый одеялом. Над его обритой головой болталась пустая банка капельницы.
Кроме доктора возле полковника стояли пожилая дама в шляпе и короткой котиковой
шубке и высокий темноволосый мальчик пятнадцати лет, в гимназической шинели.
– Эй, кто-нибудь! Где носилки? – крикнул доктор Потапенко во
все горло.
– Ваше благородие, носилок больше нет, – ответил пожилой
инвалид, заглянув в палату.
– Стой! Как нет?
Но инвалид уже скрылся.
– Ничего, на руках донесем, – сказал мальчик, – там внизу
автомобиль.
– Я никуда не поеду, – повторил полковник и открыл глаза.
– А тебя, Павел, никто не спрашивает. – Потапенко взял его
запястье. – У тебя опять лихорадка, пульс бешеный. Я с тобой трое суток возился
не для того, чтобы большевики вздернули тебя завтра на ближайшем фонаре.
– Пусть вздернут. Мне все равно. Хотя бы умру, зная, что не
сбежал, не бросил Таню, Мишу.
– Павел Николаевич, Господь с вами, что вы такое говорите! –
дама прижала ладонь к его губам. – Как вы это себе представляете? Мы уплывем, а
вас оставим тут, раненого, беспомощного, на верную смерть? Никогда Танечка нам
этого не простит, и мы сами себе не простим. Ося, ты что молчишь?
