В ответ послышался треск и стук. Ося возился со сломанной
койкой.
– Я глупости и бред обсуждать не желаю, – произнес он
смешным ломающимся фальцетом, – вот, пожалуйста, носилки. До автомобиля
донесем.
– Если хочешь знать, ты, Павел, и так уже покойник, – сказал
Потапенко, – ты убит под Перекопом. Твое имя в списках погибших. Я никакого
опровержения давать не стал. Когда ты попал ко мне, я не верил, что вытащу
тебя, да и сглазить боялся. А потом уж было не до опровержений. Ты, Павел,
оказался последним, кого прооперировали в этом замечательном, но уже не
существующем госпитале.
– Мы были уверены, что вас давно погрузили на корабль, –
сказала Наталья Владимировна, – это счастье, что Ося догадался по дороге в порт
заглянуть в госпиталь, на всякий случай проверить.
– Ну, допустим, я бы Павла тут не оставил, – Потапенко
покраснел и смущенно откашлялся, – после операции прошло всего трое суток, все
равно его нельзя было раньше трогать, переносить. Оська, не смотри на меня так.
Да, я выпил. А кто теперь не пьет? Если бы не я, вы бы вообще не знали, что
Павел жив, что он здесь. И не выжил бы он без меня. Ладно, некогда
разговаривать. Давай, Оська, бери за ноги, я за плечи. Перекладываем спокойно,
без резких движений. Наталья Владимировна, вы голову поддерживайте. Ну, взяли.
Нести полковника на дощатом остове койки было страшно
неудобно. Когда спускались по лестнице, чуть не уронили. Рана под повязками
опять стала кровоточить.
– Ничего, – сказал Потапенко, – перевяжем на судне.
Полковника, завернутого в одеяло, кое-как усадили на заднее
сиденье маленького открытого автомобиля. Ося и Потапенко втиснулись по бокам,
Наталья Владимировна села впереди, рядом с шофером.
Дул мягкий теплый ветер, светило солнце. Город казался
пустым, заброшенным. Основная масса беженцев уже погрузилась на корабли.
Исход белой армии с Юга России начался страшным хаосом в
Новороссийске, где к марту 1920-го скопились тысячи несчастных, голодных,
тифозных, запуганных людей. Бежали в панике от наступающей конницы Буденного
все равно куда. За границу, на спешно отплывающих судах союзников. В Крым, на
последний клочок русской земли, свободный от красных. Тогда еще оставалась
надежда, что Турецкий вал на Перекопском перешейке неприступен и красные ни за
что не смогут взять полуостров.
Барон Врангель, последний командующий русской армии, пытался
восстановить военную дисциплину и наладить жизнь гражданского населения – около
четырехсот тысяч беженцев со всей России, которые наводнили маленький
полуостров. Помощи союзников больше не было. Еще в ноябре 1919-го Ллойд Джордж
заявил, что большевизм нельзя победить силой оружия и следует изыскивать иные
методы. Британия не может позволить себе продолжать такую дорогостоящую
интервенцию в бесконечной Гражданской войне. Позже премьер-министр пояснил, что
Британская империя вовсе не заинтересована в благоприятном исходе борьбы
Деникина и Колчака за воссоединенную Россию и в случае победы белых британцы
получат постоянный источник опасности в виде огромной, гигантской,
колоссальной, растущей России, сползающей, подобно леднику, в сторону Персии,
границ Афганистана и Индии.
Крым продержался пять месяцев. Но к середине октября ударили
небывалые двадцатиградусные морозы, болотистый соленый Сиваш покрылся крепким
льдом. Красные войска под командованием Фрунзе штурмовали Перекоп.
Теперь все было кончено. Остатки боеспособных войск еще
несколько дней держали оборону, не пускали красных. Ноябрьская эвакуация из
крымских портов, из Севастополя, Керчи, Феодосии, Ялты, проходила спокойно и
организованно. Паники и хаоса не было. Генерал Врангель все продумал и
подготовил заранее.
Морозы отступили. Светило мягкое солнце. Ялту продувал
насквозь ветер, прохладный и сильный, но на море был штиль. Несколько дней
подряд к пристани шли пешком люди, тянулись подводы, обозы, экипажи, медленно
тащились автомобили, груженные узлами, чемоданами, корзинами. В городе
заколачивали витрины магазинов, закрывали последние лавки и кафе. Каждый, кто
хотел покинуть Россию, имел возможность получить место на одном из кораблей. По
всем портовым городам были развешены листовки.
«ПРИКАЗ
Правителя Юга России
и Главнокомандующего Русской армией.
Севастополь, 29 октября 1920 года.
Русские люди! Оставшись одна в борьбе с насильниками,
Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где
существует право и правда.
В сознании лежащей на мне ответственности я обязан
заблаговременно предвидеть все случайности.
По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на
суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ее крестный путь, – семей
военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и отдельных лиц,
которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага.
Армия прикроет посадку. Необходимые для эвакуации суда стоят
в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для
выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил
человеческих.
Дальнейшие наши пути полны неизвестности.
Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной
казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.
Да ниспошлет Господь всем силы и разум одолеть и пережить
русское лихолетье.
Генерал Врангель».
В порту нашлись носилки. Полковника Данилова внесли по трапу
на борт парохода «Константин». Там, в тесной каюте Натальи Владимировны и Оси,
доктор Потапенко сразу стал снимать повязки и осматривать открывшуюся рану.
– Ты, Павел, учти, я поклялся: если ты выживешь, я брошу
пить. Когда тебя принесли, было ясно: спасти тебя может только гений, вроде
Михаила Владимировича. Но я справился, я тебя спас. Стало быть, я гений. А
пропивать свою гениальность – смертный грех, вроде самоубийства. У меня и так
грехов довольно. Вот доплывем до земли обетованной, выпью там последнюю,
забугорную, и конец. Аскетическая трезвость на всю оставшуюся жизнь, – говорил
Потапенко.
Голос доктора сливался с плеском воды, гулом ветра, криками
чаек. Данилов привык к боли, она не оставляла его ни на минуту, туманила
голову, глушила звуки, путала мысли и лишь иногда слегка притуплялась благодаря
морфию. Тогда он засыпал, ему снились Таня и маленький Миша. Он не видел их
больше двух лет. На войне время летело страшно быстро. А теперь вдруг потекло
медленно или вообще остановилось.
Он был ранен в бою у Чонгарского моста. Чудом попал в
санитарный фургон, потом в ялтинский госпиталь. Шинель вместе с документами
украли мародеры. Он был без сознания. Госпиталь готовился к эвакуации. Тяжело
раненного, обмороженного полковника Данилова сочли безнадежным.
