– Надо еще раз позвонить Зубову, – пробормотала она,
обращаясь к своему смутному отражению, – вдруг он успел что-то узнать и
объяснит мне, кто такой этот Радел?
Но телефон она оставила в купе.
Когда она вернулась, Фриц встретил ее открытой улыбкой,
словно ничего не произошло. Соня села, принялась рыться в сумке. Нашла телефон.
Хотела включить, но передумала. При Раделе делать этого не стоило. За полтора
часа все равно ничего не изменится. Вряд ли Зубов успел узнать что-нибудь и уж
точно никак ей сейчас, здесь, не поможет.
– На чем мы остановились? – вдруг спросил Радел и тут же сам
ответил: – Кажется, на Парацельсе.
«Парацельс? Разве мы говорили о нем? О чем вообще мы
говорили до того, как мне стало плохо? Либо он издевается надо мной, либо я
схожу с ума».
– Фриц, ты мог бы зарабатывать приличные деньги фокусами с
гипнозом, – быстро произнесла она по-русски, стараясь не отводить взгляда от
его глаз.
Она хотела разглядеть там, в глубине желтой мути,
какую-нибудь эмоцию, движение мысли. Но не могла. Глаза были пусты и мертвы,
словно перед Соней в уютном купе первого класса сидело нечто неодушевленное,
сложный хитрый механизм, человекообразное чудо кибернетики из далекого
будущего.
Он слегка кашлянул и продолжил говорить ровным механическим
голосом:
– Тебя интересовало, был ли Альфред Плут знаком с учением
Парацельса и насколько серьезно это учение на него влияло.
Соне казалось, что ничего подобного она не спрашивала,
вообще не произносила ни слова о Парацельсе и Альфреде Плуте, однако она решила
не возражать. Пусть болтает что хочет, терпеть осталось полтора часа.
– Так вот, Плут родился через шесть лет после кончины
Парацельса. Весьма показательно, что величайший врач умер сравнительно молодым,
особенно по нынешним меркам. Ему было всего сорок восемь. В отличие от
некоторых алхимиков он действительно умер. В девятнадцатом веке в Зальцбурге,
на кладбище Святого Себастьяна, эксгумировали его останки. Кстати, оказалось,
что рост его не превышал ста пятидесяти сантиметров и телосложение он имел
весьма женственное. Узкие хилые плечи, широкий таз.
– Бедняга, наверное, поэтому не было у него семьи, детей,
вообще никакой любви, – тихо заметила Соня.
Она была почти уверена, что Радел ее не услышит. Но он
услышал, шевельнул бровями, повторил:
– Никакой любви.
– Но все-таки больных своих Парацельс любил, жалел, –
сказала Соня, продолжая вглядываться в желтые мертвые глаза. – Он лечил сифилис
и проказу, пытался помочь, спасти, облегчить страдания.
– Помочь. Спасти. Облегчить страдания. Зачем? – Радел повел
плечом и брезгливо скривил губы.
– Низачем. Просто так, – Соня вздохнула и отвернулась.
Возражать, спорить вовсе не хотелось. Это было скучно и
бессмысленно.
– У Парацельса случались великие прозрения, – сообщил Радел
и легко притронулся к Сониной руке.
– О, да, безусловно, – кивнула Соня и отдернула руку.
Прикосновение его пальцев было неприятно. Она отодвинулась
подальше, спрятала руки в рукава свитера. Он не обратил на это внимания, продолжал
вещать, четко выговаривая каждое слово, правильно расставляя паузы и
интонационные ударения.
– Альфред Плут, безусловно, читал труды Парацельса и
почерпнул из них много полезного. Парацельс утверждал, что медицина есть
алхимия микрокосма. Внешнее небо является путеводителем по небу внутреннему.
Небо внутри нас, оно лежит не перед нашим взором, а за ним, поэтому мы свое
внутреннее небо видеть не можем, ибо никто не в силах видеть сквозь живую
плоть. Но, изучая движения светил, мы можем соотнести их с тем, что происходит
у нас внутри. Луна влияет на мозг, сердце связано с Солнцем, Венера – это
почки, Юпитер – печень, Марс – желчный пузырь. Единство внешнего и внутреннего
космоса – основа классической алхимии, идущая от «Tabula smaragdina». Небо наверху,
небо внизу. Звездное небо надо мной и моральный закон внутри меня, известный
категорический императив Канта. Впрочем, старик Иммануил лукавил. Небесные
светила не знают морали, у них иные законы. Скажи, что тебе приходит на ум,
когда ты слышишь имя Парацельса?
– Желудок – алхимик в животе, – произнесла Соня, продолжая
смотреть в темное окно.
Это высказывание она нашла на последних страницах лиловой
тетради. Михаил Владимирович Свешников выписывал для себя кое-что из Парацельса
в феврале 1919 года.
– Разумеется, – Радел кивнул, – переваривание пищи в
определенном смысле процесс алхимический. Вообще человеческий организм – самое
наглядное подтверждение того, как, в сущности, убога и беспомощна
позитивистская наука. Вот ты занимаешься биологией, наукой о живом. Чем
отличается живое от неживого, ты можешь объяснить?
– Определение живого есть в любом школьном учебнике. Если ты
изучаешь историю медицины, должен знать.
– В учебниках перечислены признаки живого. Метаболизм,
деление клеток, размножение, старение. Но нет строгого определения. Между тем
ни один из названных признаков не является абсолютно специфическим именно для
живого. Размножаются и кристаллы. Сложные химические каталитические реакции
происходят и в неживых системах. Тебе никогда не приходило в голову, что
биология – наука, предмет которой до сих пор не определен?
– Да, я читала об этом. Эрвин Бауэр, «Теоретическая
биология». В тридцатые годы это направление стало модным. Но ненадолго.
– Нет, Софи. Это не просто модное направление. Это одна из
истин, которая помогает победить первобытный трепет перед неведомым и стать
творцом, а не тварью. Кстати, как ты относишься к алхимии?
– Хорошо отношусь. С интересом.
– Надеюсь, ты согласна, что без нее не было бы ни химии, ни
медицины. Алхимия породила науку.
– Ей за это большое спасибо.
– Ты напрасно иронизируешь. Настоящий ученый, исследователь,
должен опираться на вечные неизменные принципы. Они есть в алхимии, но их нет и
не может быть в науке, которая вся сплошь состоит из зыбких догадок, смутных
теорий. Одна гипотеза противоречит другой, каждая следующая опровергает
предыдущую. Они рождаются, умирают, теряют смысл. Подумай об этом, Софи.
– Да, непременно. Но сейчас мне лень думать. Я устала и хочу
спать.
– Голова все еще болит?
– Нет. Она и не болела. С чего ты взял?
– Ты очень бледная, глаза красные. Вообще выглядишь плохо.
– Да? – Соня взглянула в зеркало над спинкой сиденья. –
По-моему, я выгляжу вполне нормально. Просто здесь такое освещение. Ты тоже
бледный как мертвец.
