Впрочем, желтыми водорослями она своих животных регулярно
подкармливала, аккуратно фиксировала результаты наблюдений и обсуждала их с
немецкими коллегами на еженедельных совещаниях.
Входная дверь оказалась незапертой. Уборщица иногда
приходила с утра пораньше. Соня поднялась на второй этаж, слегка огорчилась,
увидев, что дверь ее кабинета приоткрыта.
– Доброе утро, фрау Циммер, – громко произнесла она, – вы
сегодня рано. Много вам еще осталось?
Обычно в таких случаях в ответ слышалось:
– Доброе утро, фрейлейн Лукьянофф, минут десять, не больше.
На этот раз никто не ответил. В кабинете было пусто. Соня
остановилась на пороге, сердце сильно стукнуло, во рту пересохло.
– Фрау Циммер!
– Доброе утро, Софи, – ответил по-русски знакомый мужской
голос.
Дверь в глубине комнаты вела в лабораторию. Она была
распахнута. В дверном проеме возникла массивная фигура Фрица Радела. Соня стала
медленно отступать назад, в коридор, на ходу открыла сумку, пыталась нащупать
телефон, но тут же вспомнила, что так и не поставила его на зарядку.
Сумка выпала. Сзади кто-то схватил Соню за плечо, вывернул
руки, быстро и ловко, так, что почти никакой боли она не почувствовала,
застегнул наручники на запястьях, за спиной. Веселая богатырка Гудрун, та
самая, которая вчера подмигивала Соне в кафе Пинакотеки, подтащила ее к
маленькому кабинетному дивану и усадила, несильно надавив на плечи.
– Можешь покричать, – разрешил Радел, – это помогает при
шоке. У тебя ведь шок, верно? Давай, Софи, приди в себя. Я понимаю, трудно,
слишком все неожиданно, однако ты постарайся сосредоточиться. Надо проверить,
ничего ли мы не забыли.
Он пододвинул стул, сел напротив, уперся ей в лицо своими
желтыми, пустыми, как у чайки, глазами. Гудрун поставила рядом с ним большой
пластиковый ящик. Он открыл крышку.
– Смотри, Софи. Тут образцы крови первой опытной партии
животных. Верно? Здесь гистологические срезы разных участков мозга. Не
волнуйся, я знаю, все должно храниться при низких температурах.
Надо отдать ему должное. Он действительно собрал все самое
важное и ценное, в том числе вакуумные банки со спящими цистами. Он раскрыл
ладонь и показал Соне плоскую серую коробочку размером не больше сигаретной
пачки.
– Тут содержимое жесткого диска твоего компьютера. Ты
умница, что догадалась ввести в компьютер записи твоего гениального
прапрадедушки. Конечно, тетрадь представляет собой огромную историческую
ценность, но главное сам текст, верно?
Радел убрал коробочку в карман, закрыл и запер пластиковый
ящик. Все это он делал, продолжая смотреть на Соню, и так же, как вчера в
поезде, у нее заболела голова, тело стало слабым, тяжелым, не осталось сил,
чтобы произнести хоть слово, да и был ли в этом сейчас какой-нибудь смысл?
– Ты умница, что оставила свой ноутбук здесь. Умыкать его из
дома Микки, из твоей комнаты на втором этаже, было бы сложно и неприятно. –
Радел подмигнул и легонько потрепал Соню по щеке.
«Фокусы со стрельбой из подмышки, метанием ножичков,
спринтерским бегом и прыгучестью, как у австралийского кенгуру, ты можешь
забить в бутылку, залить сургучом и бросить в открытое море. Авось поймает
кто-нибудь, кому все это действительно поможет»,– вдруг вспомнила Соня.
– Фриц, нам пора, – сказала Гудрун по‑немецки.
– Да, дорогая. Пора, – кивнул Фриц, встал, поднял Соню с
дивана. Ноги ее сразу подкосились. Гудрун стояла рядом, в руках у нее был
шприц. Слабо запахло спиртом. Соня почувствовала, как Гудрун задирает ей рукав
свитера, как игла входит в вену локтевого сгиба. Радел держал ее за плечи и
внимательно глядел в глаза.
– Не бойся, Софи, это очень мягкое успокоительное, Гудрун
мастерица делать уколы. Вот и все. Совсем не больно. Ты просто поспишь немного,
тебе обязательно надо поспать.
Лицо его приблизилось, на Соню повеяло едва уловимым,
омерзительным запахом тухлой рыбы. Также пахла легкая волна воздуха, поднятая
крыльями взлетающей чайки.
* * *
Москва, 1918
Михаил Владимирович обнял и поцеловал Федора.
– Бедный, бедный мой мальчик. Представляю, как тебе все это
тяжело, как мучительно.
– Я не мог отказаться. Так получилось. Простите меня, –
повторял Агапкин, едва сдерживая слезы.
– Да Бог с тобой, за что простить? Ты спас нас от этого
комиссара, дышать стало легче в доме. Ладно, пойдем чай пить.
Няня бережно выкладывала на стол агапкинские дары. Андрюша
хмурился и кусал губы. Таня принесла Мишу. Федор хотел взять его на руки, но
ребенок отчаянно заревел. Он был удивительно похож на Данилова, и это сразу
бросалось в глаза.
– Они вас заставили? – спросил Андрюша. – Интересно, каким
образом?
– Перестань, – одернула его Таня, – тебе не стыдно?
– Мне не стыдно. Я им не продавался, – буркнул Андрюша,
глядя мимо Федора на тарелку с пирожками.
Повисла тяжелая пауза. Няня всхлипнула и высморкалась в
тряпочку. Федор медленно встал из-за стола.
– Простите. Мне, пожалуй, пора.
– Федор, сиди спокойно, пожалуйста, – сказал Михаил
Владимирович и посмотрел на Андрюшу. – Ты гуся ел?
– Какого гуся?
– На той неделе я принес гуся. Ты его ел?
– Ну, ел. И что?
– Гусь этот был моим гонораром за аппендикс, который я
удалил у одной знатной большевички. Правда, гусь оказался с душком, но няня его
вымочила в соли и уксусе. Ничего, получилось вкусно. А сало помнишь? Настоящее
украинское, целых два фунта. Это за вскрытый нарыв в горле любимого племянника
наркома общественных работ. А гречка! Три с половиной фунта! Постное масло, еще
полбутылки осталось! Консервы! Манка! Яичный порошок! Откуда все это? Ну, что
молчишь?
– Я думал, это паек, твой и Танин, из лазарета, – чуть
слышно пробормотал Андрюша.
– Паек? – Михаил Владимирович засмеялся. – Вот наш паек,
ржаная крупа, сушеная морковка, лук гнилой, цикорий да хлеба плесневелого
полфунта. На одном только пайке мы бы умерли давно.
– Но как же, папа? Павел Николаевич там, на фронте, воюет с
ними, а ты их тут лечишь, и Федор теперь в ЧК. Я не понимаю.
– Андрюшенька, детка, успокойся, скушай пирожок, – сказала
няня и поцеловала его сзади в макушку.
– Да ешь ты, наконец. Хватит дуться, – сказал Михаил
Владимирович. – Хочешь понять – думай. Сначала думай, потом бросайся словами.
Комиссар убил бы меня, рано или поздно. А тебя товарищ Евгения приучила бы к
кокаину. Не появись тут Федор, было бы именно так. Он сумел избавить нас от
этих людей. Но сумел только потому, что служит в ЧК.
