– Что именно, Владимир Ильич?
– Как – что? Соболезнование! – вождь захохотал и не мог
успокоиться, пока все трое обсуждали немецкие фразы, которые прилично
произнести в посольстве. Он захлебывался смехом, на глазах выступили слезы.
Только усевшись в автомобиль, вождь перестал смеяться, слезы
высохли, лицо побледнело и сделалось каменно серьезным.
Вся большевистская головка спокойно покинула территорию
Кремля. Автомобили проследовали к Арбату. Не было никакой особенной охраны, и
при желании не составило бы труда остановить, обстрелять или хотя бы арестовать
Ленина, Троцкого, Свердлова и прочих товарищей. Но никто даже не попытался. Они
благополучно подъехали к зданию посольства, выразили свои искренние
соболезнования на хорошем немецком языке, без единой грамматической ошибки.
Потом так же благополучно вернулись в Кремль, несмотря на то что злодейский
мятеж левых эсеров был в самом разгаре.
Глава девятая
Москва, 2007
С тех пор как Петр Борисович Кольт загорелся мечтой найти и
приобрести какое-нибудь серьезное, надежное средство продления жизни, прошло
уже несколько лет. В процессе поиска Петр Борисович обнаружил, что в этой
таинственной сфере тоже существует нечто вроде рынка, работают древние законы
товарно-денежных отношений, спроса и предложения.
Петра Борисовича не устраивало то, что было доступно всем,
навязывалось при помощи известных и набивших оскомину коммерческих технологий.
Он имел достаточно серьезный опыт в бизнесе, чтобы понимать: чем активней
реклама, тем сомнительней ценность предлагаемого товара.
С самого начала Петр Борисович знал: если средство
действительно существует, то никак не на рынке медицинских новинок. Это чудо не
рекламируется в Интернете и по телевизору. О нем не кричат желтые газеты,
глянцевые и научные журналы. Настоящим эликсиром молодости никто никогда не
торговал и торговать не станет. Подделками – пожалуйста, сколько угодно.
О методе профессора Свешникова не было известно ничего определенного.
Профессор не завершил свои опыты. Но имелось живое подтверждение, что тайна
прячется именно там, в геометрическом центре мозга, в шишковидной железе.
Федор Федорович Агапкин, бывший ассистент профессора,
однажды испробовал метод на себе, ввел в вену дозу препарата. Он сделал это
сгоряча, не думая о последствиях.
С тех пор прошло девяносто лет. Агапкин жил. В этом году ему
исполнилось сто семнадцать. Да, выглядел он ужасно, сморщенный, лысый,
беззубый. Развалина с парализованными ногами. Но голова работала отлично,
память оставалась блестящей. Старик надеялся, что новая доза препарата поставит
его на ноги и поможет протянуть еще лет пятьдесят. Впрочем, для себя он не
исключал и другого варианта. Цисты загадочных мозговых паразитов, попадая в
эпифиз, могли омолодить, но могли и убить. Просчитать заранее, как они
поступят, было невозможно.
Агапкин не боялся смерти. Он устал жить в беспомощном
состоянии. Ему хотелось еще раз испытать судьбу. Но добыть препарат
самостоятельно Федор Федорович не мог.
Кольт входил в первую сотню самых богатых людей мира.
Правда, знал об этом только он сам и узкий круг приближенных. Ни одно издание,
занятое подсчетами чужих капиталов, еще ни разу не включило его имя в
опубликованные списки мультимиллиардеров. Кольт не был тщеславен. Его
фотографии изредка мелькали в светской хронике, но представляли его там как
скромного предпринимателя, владельца сети ресторанов, не более. Слова «нефть» и
«алюминий» в связи с именем Кольта произносились шепотом. Слова «наркотики» и
«проституция» не произносилось никогда. И правильно, ибо Петр Борисович к этому
грязному бизнесу отношения не имел.
Кольт не любил рисковать. Он был чист перед законом, дружил
с нужными людьми из прокуратуры, налоговой полиции, имел множество полезных
связей. При желании он мог получить полную достоверную информацию о любом
человеке, оказавшемся в сфере его личных интересов.
До вчерашнего дня Петр Борисович был уверен, что одинок в
своих тайных поисках, и не задумывался о возможной конкуренции.
После ночного разговора с Агапкиным он окинул мысленным
взором сотни две своих знакомых, давних и новых, всегда готовых к услугам, к
партнерству и деловому сотрудничеству. Министры, депутаты, чиновники, банкиры,
политики, военные, дипломаты, народные артисты.
Конечно, Кольт не обольщался ни на чей счет и не питал
иллюзий, что все его солидные знакомые желают ему исключительно здоровья,
счастья и процветания, как это принято говорить в банкетных тостах. Кто-то мог
подставить при случае, напакостить ненароком, кто-то хранил мелкие обиды,
кто-то, наконец, просто завидовал. Но, как ни напрягал воображение Петр
Борисович, перебирая в памяти имена и лица, никто из его уважаемых знакомых на
роль тайного злодея не годился. Никто не мог бы состоять в загадочной секте
искателей бессмертия, поклоняться какому-то Имхотепу, участвовать в ритуальных
оргиях с человеческими жертвоприношениями.
«Старик нарочно пугает меня, – раздраженно думал Кольт, –
жрецы, фараоны, торговля бессмертными душами. Уничтожить, свести с ума! Это
совсем не просто и, между прочим, весьма рискованно. Чтобы кто-то решился, я
сам должен дать повод, подставиться, наделать глупостей. Но я ведь не идиот. Я
никогда идиотом не был».
Бессонная ночь не прошла для Кольта даром. Он чувствовал
себя скверно. Сидя в отдельном кабинете французского ресторана «Жетэм», он без
всякого удовольствия ковырял вилкой кусок паровой севрюги. Рядом с ним, на
стуле, валялась стопка пестрых газет и глянцевых журналов. Только что прямо
сюда, в ресторан, курьер доставил ему подборку рецензий на книгу его дочери
Светика. Из журналов торчали розовые закладки.
«Истинно балетное изящество отличает литературный дебют
Светланы Евсеевой. Тонкий, непревзойденный психологизм, яркая образность языка,
виртуозность и легкость в построении сюжета – вот признаки звездного стиля
Евсеевой. Народная мудрость гласит: талантливый человек талантлив во всем.
Зрители и поклонники уже привыкли, что каждый выход на сцену балерины Светланы
Евсеевой – блестящий триумф. Не менее блистательным оказался ее литературный
дебют, роман „Благочестивая: Дни и ночи“. Это настоящее пиршество для гурманов,
для подлинных ценителей высокой словесности».
В кабинет заглянул метрдотель.
– Петр Борисович, простите, что беспокою вас, приехала
Наталья Ивановна, с ней еще двое, мужчина и женщина.
– Двое? – растерянно переспросил Кольт. – Кто такие?
– Наталья Ивановна сказала, вы ждете ее и их тоже.
Он никого не ждал. Ему хотелось побыть одному, поесть
спокойно. Он смутно помнил, что Наташа, мать Светика и бессменный ее
импресарио, звонила пару дней назад, возбужденно рассказывала об очередном
литературном критике, необычайно влиятельном. Одним росчерком пера он может из
любого писателя сделать гения или размазать по стенке. Но он, этот критик Марк
Метелкин, немного странный, нервный и мнительный.
