– Мне с ним трудно разговаривать, он юлит, требует личной
встречи с тобой. Ты должен, Петя, ты просто обязан ради Светика пойти на любые
его условия.
Кольт напомнил ей, что и так уж оплатил восторженные отзывы
десятка разных обозревателей, о каждом Наташа говорила, что он самый
влиятельный.
– Я просто не сразу врубилась, там, знаешь, так все
запутанно, в этом чертовом литературном мире. Но теперь я знаю точно, кто у них
главный. Критик Метелкин.
– Может, он и главный, но встречаться я с ним не буду. Много
чести. Сама договорись и заплати.
– Петенька, солнышко, я тебя умоляю!
Наташа чуть не плакала, и Кольт согласился. Однако после
бессонной ночи все у него вылетело из головы. Он совершенно позабыл, что именно
сегодня Наташа должна привести к нему в ресторан критика Метелкина. Сейчас уж
поздно было отменять эту идиотскую встречу.
– Ладно, что делать? Пусть поднимаются. – Тяжело вздохнув,
Петр Борисович отбросил журнал, отодвинул тарелку с недоеденной севрюгой.
Метр поклонился и исчез. Через минуту в кабинет проскользнул
официант и принялся быстро, молча убирать со стола.
– Вот это все унеси, – кивнул Кольт на глянцевую стопку.
– К вам в машину? – робко спросил официант.
– Нет! На помойку!
– Слушаюсь, Петр Борисович.
«Что ж я вдруг так взбесился? – подумал Кольт, удивляясь
собственному крику. – Сам оплачиваю всю эту чушь, теперь вот с Метелкиным
должен встречаться. Стыдно и противно. Раньше надо было думать».
Официант застыл в нерешительности у закрытой двери.
Увесистую стопку газет и журналов он зажал под мышкой, в руках держал тарелки и
не знал, как ему ухватиться за дверную ручку, балансировал, кренился вперед и
вбок, пытаясь нажать на нее локтем.
«Ну и дурак, – с тоской подумал Кольт, – надо будет сказать,
чтобы его уволили».
Дверь внезапно открылась, прямо на официанта, едва не
стукнув беднягу по лбу. Тарелки ему удалось удержать, но газеты и журналы
рассыпались по ковру. На нескольких обложках красовалось лицо Светика.
Появилась Наташа, подлетела, чмокнула Кольта в щеку, обдала
знакомым запахом духов, прошептала со значением, словно открывая интимную тайну:
– Они в сортире. Сейчас поднимутся.
– Сядь, отдышись. Есть хочешь?
– Умираю от голода, но ничего, кроме зеленого салата и воды,
не буду. А их надо накормить хорошо, от души. Икры им, икры побольше.
Официант сообразил поставить тарелки, быстро собрал журналы
и газеты, унес, от греха подальше. Наташа была так возбуждена, что ничего не
заметила.
«Нет, не стоит его увольнять, – подумал Кольт, – надо,
наоборот, повысить зарплату».
– Ты сказала, приведешь только Метелкина. Кто там еще с ним?
– Жутко важная тетка, Парамонова. Она, знаешь, даже круче,
чем он. Она серый кардинал, все идет через нее. Премии, рецензии, культурные
поездки.
– Какие поездки? Что ты несешь?
Но она не успела ответить. На пороге возникли две фигуры.
– Эллочка, Марк, проходите, знакомьтесь, – Наташа вдруг
заговорила сладким тягучим голосом, заулыбалась.
Метелкин оказался высоким, очень светлым блондином.
Бирюзовая эластичная футболка туго обтягивала рельефные мышцы. Маленькая,
гладкая, остриженная под полубокс голова выглядела ненужным придатком к
роскошному торсу, мощным плечам, жилистой крепкой шее. Петр Борисович подумал,
что влиятельный критик проводит значительно больше времени в тренажерном зале,
чем за письменным столом.
Важная тетка Парамонова напоминала морскую свинку, раздутую
до человеческих размеров и наряженную в парчовый пиджак. Она первая пожала
Кольту руку, назвала ресторан «симпатичным местом», закурила и углубилась в
меню. Метелкин поздоровался мрачно и значительно, в меню даже не заглянул,
сразу потребовал свежего сельдерейного сока, лобстера и двойную порцию паюсной
икры с ржаными гренками.
У него была странная манера поводить плечами и непрерывно
гладить под столом свою коленку. Без всяких предисловий он заявил Петру
Борисовичу, что Светлана Евсеева сделала отличный крепкий текст и только
поэтому, а вовсе не из корыстных соображений, он согласен взять дебютантку под
крыло. Деньги и всякие разговоры о них ему отвратительны. Он видит свою миссию
в бескорыстном служении отечественной словесности.
Парамонова погасила сигарету, тут же закурила следующую и
сообщила:
– Наш хищник никогда не кривит душой. У него в анамнезе нет
ни одной неискренней рецензии. То, что Светлана Евсеева талантливый писатель,
не подлежит сомнению, и в любом случае мы будем ее поддерживать. Но мы бы
хотели обсудить с вами, Петр Борисович, стратегию долгосрочного взаимовыгодного
сотрудничества.
Она говорила без пауз, без запинки, ни на секунду не
задумываясь, не улыбаясь, словно читала серьезный доклад.
Из доклада Кольт узнал, что нынешняя литературная ситуация
сравнима с гуманитарной катастрофой. Единственный способ спасти нацию от
тотальной деградации – создать грандиозную монолитную структуру, включающую в
себя не только книжное издательство, но также телеканалы, журналы, газеты,
радиостанции. Мощный идеологический напор. Беспощадное подавление анархии
вкусов и уничтожение ложных кумиров. Есть настоящие писатели, наши писатели,
они должны издаваться миллионными тиражами, из них надо делать звезд не только
российского, но и мирового масштаба. Само по себе оно не произойдет, поскольку
читатель дурак и быдло, читает, что хочет. Надо приучать, заставлять,
воспитывать, внедряться в сознание, в подсознание.
Тут она принялась перечислять писателей настоящих, «наших».
Ни одного из них Кольт не знал.
– Элла, вы забыли назвать замечательного романиста
Парамонову, – подал голос критик. До этой минуты он молчал, поводил плечом и
гладил свою коленку.
– Марк, ну что ты, это не скромно, – заметила Парамонова и
продолжила доклад.
Далее Кольту было популярно разъяснено, что отделять козлищ
от овец и править вкусами серой массы должна элита, ученые, писатели, мозг и
сердце нации. Люди бизнеса, финансовая элита – это кровь нации. Чтобы организм
функционировал, все его системы должны работать согласованно, питать и
поддерживать друг друга.
Парамонова прервалась лишь для того, чтобы сделать наконец
заказ, довольно долго мучила официанта, а в итоге заказала то же, что Метелкин.
Все это время Наташа сидела, низко опустив голову, крутила
то сережку в ухе, то колечко на пальце и не решалась произнести ни слова.
Неожиданный напор важной тетки изумил и подавил ее. Петр Борисович слушал очень
внимательно.
