– Без притока свежей крови зачахнет мозг, остановится
сердце. Поддержать интеллектуальную элиту, настоящих ученых, философов,
писателей – это значит спасти нацию от вымирания, обеспечить благоприятный
идеологический фон для успешного развития бизнеса.
Явился официант с напитками. Парамонова не обратила на него
внимания, продолжала доклад:
– Элита сумеет воспитать толпу, вырастить из анархической
темной массы упорядоченное сообщество, послушную дисциплинированную армию
потребителей, которая станет беспрекословно, без всяких капризов, потреблять
правильный продукт, наш продукт, не только в виде книг, фильмов, телепрограмм,
но и на самом примитивном материальном уровне – в виде еды, одежды, мебели,
автомобилей.
«Если эта Парамонова так же пишет свои романы, как сейчас
говорит, то мой Светик почти гений, – вдруг подумал Кольт, – скорее бы, что ли,
еду принесли. Что они там возятся?»
– У меня в анамнезе не только литература, но и математика. Я
выигрывала все школьные олимпиады, и поэтому мне близок мир цифр, то есть ваш
мир, Петр Борисович. Я понимаю ваши сомнения. Конечно, ждать мгновенной прибыли
слишком легкомысленно. Мы и не обещаем ее, мы говорим о серьезной перспективе,
о глобальном совместном проекте. Короче, Петр Борисович, давайте дружить, –
последнюю фразу она произнесла чуть тише и улыбнулась.
Лучше бы она этого не делала. Ее лицевые мышцы совершенно не
приспособлены были для улыбки. Получилась отвратительная гримаса, верхняя губа
вздернулась, обнажая длинные желтоватые зубы, щеки поползли вверх и вширь,
глаза исчезли в пухлых складках.
Петр Борисович отвернулся, посмотрел на Метелкина. Тот
вообще никогда не улыбался. Тело его постоянно двигалось, волнообразно
подергивалось, зато физиономия накрепко замерзла, сохраняя отрешенное,
надменное выражение.
– Именно дружить. Держаться вместе, плечом к плечу. Элита
должна сплотиться, – изрек Метелкин, едва заметно шевеля губами, но не
переставая крутить плечами и гладить свою коленку, – спасибо вашей талантливой
и красивой дочери не только за отличный текст, но еще и за то, что благодаря ей
мы с вами познакомились, так вот хорошо сидим, разговариваем. Предлагаю выпить
за это. За нас. За Светлану.
«Приблизиться к тебе, войти в доверие, найти уязвимые места,
– вдруг прозвучал в голове у Кольта сердитый старческий голос, – деловые
предложения, мягкая умелая лесть. Этот человек хочет с тобой дружить».
Петр Борисович хлебнул коньяку.
– Насчет издательства предложение интересное. Я подумаю. Я
очень рад, что вам понравилась книга Светланы. А сейчас, простите, я должен вас
покинуть. Обед ваш оплачен. Не беспокойтесь, ешьте на здоровье. Приятного
аппетита. – Он встал и быстро вышел из кабинета.
– Петр! Ты что? Подожди. – Наташа бросилась следом.
В маленьком пустом коридоре он поцеловал ее в щеку, погладил
по голове.
– Все в порядке. Заплати им по обычному тарифу. Премию
дадут, статейки свои поганые хвалебные напишут, я просто не могу, не могу
больше. – Смех душил его, он икал и захлебывался.
– Что с тобой, Петенька? Я не понимаю!
– Иди, сказал! – Он развернул ее за плечи, легонько шлепнул
по спине.
Усевшись в машину, он набрал номер Агапкина.
– Радуйся. Параноидное слабоумие уже началось. Я чуть не
принял за этих твоих имхотепов двух наглых нудных попрошаек.
– Откуда они взялись? Чего хотят?
– Наташа привела романистку и критика, уверяла меня, будто
успех книги Светика зависит только от них. Они хотят, чтобы я им купил
издательство, несколько телеканалов, радиостанций, ну и каких-нибудь
газет-журналов в придачу. Дружить хотят, все, как ты говорил.
Старик долго сопел в трубку, наконец спросил:
– Тебе смешно?
– А что же, мне плакать? Трепетать от страха?
– Да, они могут и насмешить. Никто вначале не принимает их
всерьез. Между тем они сразу нашли самое твое уязвимое место. Светик. Тут ты слабенький,
податливый, тут к тебе подобраться легче всего. Скажи, что я не прав!
Рейс на Гамбург задерживался. Иван Анатольевич Зубов успел
выпить почти пол-литра коньяка в «Ириш баре» Шереметьева-2 и ничем не
закусывал, только курил до одури, словно хотел заглушить, затуманить, утопить в
алкоголе и сигаретном дыму тихий скрипучий голос старика Агапкина, который
упорно продолжал звучать у него в голове. Зубов постоянно набирал номер Сони,
хотя и так знал, что телефон ее выключен.
Конечно, можно было бы позвонить в Зюльт, Данилову, или в
лабораторию, но Иван Анатольевич слишком устал и слишком много выпил. Он был
уже не в том возрасте, когда бессонная ночь дается легко и ты после нее как
огурчик. К тому же ему пришлось пережить неприятный разговор с женой.
Он заехал домой всего на полчаса, быстро, бестолково собрал
чемодан, поцеловал спящую внучку. Жена сообщила, что сын и невестка разводятся,
сын влюбился в какую-то молоденькую фифу. То ли модель, то ли актриса. Но
виновата во всем невестка. Слишком много работает, мало уделяет внимания мужу и
ребенку. Иван Анатольевич возразил, что в такой ситуации винить можно только
мужчину. Завязался нервный, гадкий спор. В итоге они поссорились и даже не
попрощались.
Следовало до отлета позвонить и жене, и сыну. С ней
помириться, его спросить, в чем, собственно, дело, ибо такие серьезные новости
лучше узнавать из первых рук. Но сил не было, хотелось скорее сесть в самолет и
поспать хотя бы два часа, тем более что Иван Анатольевич понимал: ничего
хорошего в Зюльте его не ждет, там отдыхать и высыпаться не придется.
В десятый раз набрав номер Сони, услышав, что абонент
временно недоступен, Зубов отключил телефон, отправился в туалет, умылся
холодной водой. Промокнув лицо бумажным носовым платком, он заметил, что рядом
с ним причесывается перед зеркалом молодой человек лет тридцати, самой
неприметной наружности. Блондин среднего роста, средней упитанности, с
простоватым лицом, одетый в серый костюм и черную кожаную куртку.
В зеркале взгляды их встретились. Иван Анатольевич мгновенно
протрезвел. В маленьких карих глазках, внимательных и слегка насмешливых, он
прочитал: «Да, мил человек, ты не ошибся. Я тебя тут пасу и даже не скрываю
этого. Странно, что ты заметил только сейчас».
Глава десятая
Москва, 1918
Когда Михаил Владимирович сказал, что после разгрома
лаборатории у него совсем не осталось цист, он слукавил. Несколько маленьких
склянок с образцами препарата он хранил в нижнем ящике письменного стола. После
первого обыска думал как-нибудь хитро спрятать, допустим, зашить в обивку
дивана, но потом решил, что это, наоборот, привлечет внимание. А так – просто
обычные медицинские склянки темного стекла, с песочком на дне.
