– Экспертизу будут проводить очень долго, нужен анализ ДНК и
все такое. Софи иностранка, отправят запрос в Россию. Несколько месяцев на это
уйдет.
– Вот именно!
– Лаборатория занималась самыми невинными вещами. Пищевые
добавки, косметика. Ничего секретного, ничего противозаконного. И при чем здесь
Фриц Радел? Если бы, допустим, он был причастен к похищению, он бы сразу
скрылся.
– Конечно. И в таком случае к моим словам отнеслись бы хоть
немного серьезней. Не знаю, можно ли тебе верить, Дитрих. Ты вырос у меня на
глазах. Твои родители хорошие люди. Но Радел дружит с твоим начальством, он
сумел всем тут заморочить голову.
– О чем вы? Я не понимаю.
– А не понимаешь, так молчи. Не вздумай ничего говорить
Микки, ясно?
Они подошли к дому, поднялись на крыльцо и, когда открыли
дверь, услышали возбужденный громкий голос:
– Софи! Герда! Наконец-то! – Микки встретил их в прихожей,
он был в куртке, в кроссовках. – Только что ушел компьютерный мастер, мы так
долго возились, оказывается, уже три часа дня, а вас все нет. Я собрался идти
за вами. Привет, Дитрих. Где Софи? Неужели до сих пор допрашивают в полиции?
– Ее только начали допрашивать, продержат еще пару часов,
она главный и единственный свидетель, а эти полицейские, они такие дотошные, –
сказала Герда и больно сжала руку Дитриха.
– Неужели подозревают поджог? – спросил Микки.
– Они сами не знают. Бумажки, протоколы, тут распишись, там
распишись, миллион глупых вопросов. Давайте-ка выпьем горячего чаю. Я продрогла
насквозь, ноги промочила, не хватает еще простудиться.
Герда прошла в глубь дома, оставив Дитриха в прихожей,
наедине с Микки. Полицейский помог старику снять куртку, разделся сам. Он
боялся, что Микки спросит еще что-нибудь про Софи и придется врать, потому что
правду сказать невозможно. Это все равно, что убить старика. Герда не смогла,
он, Дитрих, тоже не сумеет. Пусть уж кто-нибудь другой, и не сейчас. Позже.
– На меня ворчит, а сама убежала в одних тапочках, – сказал
Микки, – лабораторные животные все погибли?
Дитрих молча кивнул, сел в кресло, взял с журнального стола
какую-то русскую книжку и принялся листать ее.
– Для Софи это настоящая катастрофа, – сказал Микки. –
Надеюсь, ее ноутбук уцелел? Она ведь взяла его с собой. Ты не знаешь, она
успела его вынести?
– Пока не известно. А что случилось с вашим компьютером?
– «Троян». Жуткая гадость. Пришлось рушить всю систему,
потом загружать заново. Скажи, ты видел Софи? Говорил с ней? Дитрих, ты меня
слышишь? Что ты прилип к этой книжке? Интересуешься Гражданской войной в
России? Разве ты читаешь по-русски? Зачем тебе воспоминания барона Врангеля?
– Я не читаю по-русски, – мрачно пробормотал Дитрих, – здесь
старые фотографии, я люблю рассматривать.
– Ты видел Софи? – повторил старик.
– Микки, дело в том, что…
Дитрих не успел ничего больше сказать. В гостиную влетела
Герда. Она переоделась, натянула на ноги толстые шерстяные носки, шею обмотала
шарфом.
– Микки, ваш компьютер пищит, надрывается, вам пришла почта,
а вы тут сидите, изводите беднягу Дитриха глупыми вопросами. Идите скорее в
кабинет, почта из Москвы, вы так ее ждали!
* * *
Москва – Гамбург 2007
Бессонная ночь и коньяк сделали свое дело. Зубов потерял из
виду неприметного юношу в сером костюме. В последний раз он увидел его, когда
проходил контроль перед посадкой. Хвост сидел на скамейке, натягивал на ноги
синие бахилы. Рядом с ним молодая женщина разувала мальчика лет пяти. Все трое
выглядели как семья, и Зубов подумал, что ошибся. Нет никакого хвоста. Нет и
быть не может. После долгого общения с Агапкиным приступ паранойи – это
нормально, пора бы уже привыкнуть.
В салоне бизнес-класса кроме Зубова было не больше семи
пассажиров. Иван Анатольевич оказался один в первом ряду. Сумку бросил на
соседнее сиденье, сел, пристегнулся, накрыл ноги пледом, закрыл глаза.
Самолет набирал высоту. Предстоящий развод сына волновал
сейчас Зубова куда больше, чем какие-то мифические имхотепы. Иван Анатольевич
думал о внучке. Она была главным человеком в его жизни, а видел он ее слишком
редко. Если сын действительно разведется с женой, то рано или поздно у Дашеньки
появится отчим. Получится чужая семья, и добиться встречи с внучкой станет
почти невозможно.
Зубов прокручивал в голове разные варианты серьезного
разговора с сыном, хотя отлично понимал, что никакие слова ничего не изменят. С
этими печальными мыслями он заснул, надеясь проспать самое неприятное –
посадку. У него был плохой вестибулярный аппарат, закладывало уши, тошнило.
Однажды самолет чуть не грохнулся, именно при посадке. Что-то там заклинило,
забарахлил двигатель, выпрыгнули кислородные маски. С тех пор прошло семь лет,
Зубов летал часто, но никак не мог избавиться от страха.
Проснулся он от сильной болтанки и приступа головной боли.
Самолет снижался. В Гамбурге выл ветер, валил мокрый снег. «Боинг» сделал
несколько заходов, но из-за ветра не мог приземлиться. Минут сорок кружил над
аэропортом, и все это время Иван Анатольевич сидел зажмурившись, вжавшись в
спинку кресла, и пытался вспомнить какую-нибудь молитву, от начала до конца.
Глава одиннадцатая
Москва, 1918
Комбинация с Мирбахом и левоэсеровским мятежом была
разыграна блестяще, закончилась полной победой, но Ильич переутомился. Он стал
вялым, раздражительным, не мог спать, припадки следовали один за другим,
происходили неожиданно, их с трудом удавалось скрывать от окружающих.
Вождь не доверял своим ближайшим соратникам. В его заботе об
их здоровье было что-то приторное, непристойное. На заседании ЦК обсуждался
геморрой товарища Карахана и воспаление простаты товарища Цурюпы. Политбюро
утверждало молочную диету для товарища Рыкова.
Здоровье партийных товарищей Ильич называл «казенным
имуществом», к болезням относился как к хищению на государственном уровне. Всех
соратников он заставлял проходить медицинские осмотры, слушаться докторов,
лечиться. Но резко обрывал разговоры о собственных недугах.
Соратники привыкли к постоянному присутствию Агапкина,
перестали замечать его. В свои двадцать восемь Федор выглядел как
восемнадцатилетний мальчишка. Никому в голову не приходило, что он настоящий
квалифицированный врач, что мудрый вождь доверяет ему больше, чем опытным
маститым профессорам, всегда готовым к услугам. Профессора не должны были знать
о страшных припадках, о хронической бессоннице, о приступах головной боли. Они
могли проболтаться скорее, чем вылечить.
