«Может быть, правда позвонить товарищу Петерсу? – думал
Михаил Владимирович, пока шофер Пети вез его домой. – Сказать, что один из его
подчиненных сумасшедший. Один? Ох, если бы! Кажется, они все там не в своем
уме. Идея мировой революции такой же бред, как вечная молодость, но только
значительно более опасный бред. Вечной молодости хотят для себя лично,
потихоньку, втайне от других, а революцию навязывают миллионам людей, не
спрашивая их согласия. Да, безусловно, все они там, в Кремле и на Большой
Лубянке, страдают психическими недугами. Нормальный человек вряд ли выживет в
их среде. А мой Федя?»
Михаил Владимирович вспомнил, какое было лицо у Кудиярова,
когда он произнес: «Агапкин вам не поможет, учтите. Он высоко взлетел, слишком
уж высоко, Федька ваш, однако вы на него не надейтесь».
В последнюю их встречу Федор сказал, что живет в Кремле,
числится в охране самого Ленина, выполняет при вожде функции няньки с
медицинским образованием.
– Они тебя там не слопают? – спросил Михаил Владимирович.
– Не знаю. Все возможно, – ответил Федор, – если бы я мог
отказаться, меня бы там не было.
Профессор не стал его спрашивать, почему так получилось.
Довольно того, что устроил за столом Андрюша, а потом, между прочим, с
удовольствием слопал оба Фединых пирожка, под умильные вздохи няни.
На свете слишком мало осталось людей, которым Михаил
Владимирович доверял безоговорочно. Одним из них был Федор. И если случилась с
ним такая беда, если попал он в змеиное гнездо, значит, правда не мог
отказаться.
Автомобиль остановился возле дома на Второй Тверской. Шофер
за все это время не произнес ни слова, и Михаилу Владимировичу стало совсем уж
не по себе, когда он вспомнил, что адреса своего не называл. Более того, он
слышал, как Петя небрежно бросил:
– Отвезешь его домой и сразу назад.
Стало быть, даже шоферу известен домашний адрес.
Разговор в гостиничном номере закончился в самых дружеских
тонах. Револьвер убрали. Михаил Владимирович согласился на сделку. Он
признался, что ему действительно не терпится продолжить свои опыты и о таком
добровольце, как товарищ Кудияров, он даже не мечтал. Далее профессор еще раз
предупредил смелого чекиста, что не может ни за что ручаться, поскольку
действие препарата слишком мало изучено. Однако даже при самом благоприятном
варианте развития событий после введения раствора с цистами может подняться
температура.
– Знаю, – сказал чекист, – лихорадка длится неделю, потом
волосы лезут, кожа шелушится, ногти сходят, но все вырастает заново. У жиденка
даже зубы новые прорезались.
– Откуда вам это известно? – осторожно поинтересовался
Михаил Владимирович.
– Я видел его в лазарете. Я тогда еще там служил. А потом
видел в Ялте. Его ваша младшая сестрица, графиня Наталья Владимировна Руттер,
усыновила, верно? Не волнуйтесь, никто, кроме нас с Петькой, не знает. Теперь
уж точно никто.
– Почему – теперь? А раньше?
– Был один человечек, мой секретный агент. Наблюдал за
жиденком неотступно, сообщал мне о каждом его шаге.
– Усатый такой, в лаковых штиблетах, – вспомнил Михаил
Владимирович, – кажется, он поселился в доме напротив, на чердаке, и
представлялся живописцем. Куда же он делся?
– Оказался вором и предателем, пришлось шлепнуть. А, кстати,
вы, профессор, самому себе тоже препарат ввели.
Это был не вопрос, а утверждение, за которым последовало
несколько весьма странных комплиментов, будто на свои пятьдесят пять лет
профессор никак не выглядит. Лицо у него молодое, осанка, фигура. А голова
седая так, для маскировки. К тому же бывает, что и в тридцать лет седеют.
Возражать не имело смысла. Разговор затянулся бы еще на час,
а спать хотелось смертельно.
Поднявшись в квартиру, он долго гляделся в зеркало в
прихожей и не без удовольствия отметил, что, даже такой усталый и сонный,
выглядит правда довольно молодо для своих лет. Впрочем, только человек,
помешанный на идее омоложения, может приписать это действию волшебного зелья.
На самом деле тут нет ничего особенного. Наследственность плюс несколько
старинных, банальных правил, известных любому гимназисту начальных классов.
Мало есть, много работать, много ходить пешком. Ну и еще, конечно, в меру сил
соблюдать простые христианские заповеди.
Он отправился в ванную, умылся. В квартире было тихо. Таня
отсыпалась после суточного дежурства. Няня ушла гулять с Мишей, Андрюша
отправился на занятия. К счастью, этим летом он не болтался без дела.
Неподалеку, на Миусах, старый художник давал уроки живописи всем желающим за
крупу, сахар и керосин.
Михаил Владимирович раздумал звонить Петерсу. Эта идея была
хороша только в качестве угрозы товарищу Кудиярову и Петьке.
У профессора созрел вполне определенный план, который не
требовал вмешательства высших сил в лице заместителя председателя ЧК.
Предчувствие подсказывало ему, что довольно скоро эти высшие силы сами
вмешаются в бурную жизнь Пети и Гриши, двух пламенных борцов за счастье
мирового пролетариата. Судя по их нервозности, по обрывкам разговоров, дела у
них плохи. Не исключено, что они готовятся к новой нелегальной эмиграции,
именно потому так спешит омолодиться отчаянный чекист Кудияров. Мало ли как
потом все сложится? Ему кажется, что у него есть небольшой запас времени, чтобы
полежать в лазарете и провести процедуру. Петя с ним не согласен, но пусть они
сами разбираются в своих проблемах.
Михаил Владимирович достал тетрадь. Пока происходил весь
этот балаган в гостинице, он старался не забыть нечто очень важное, он давно уж
думал о загадке Альфреда Плута, об истории создания увеличительных приборов.
Перед тем как лечь спать, он быстро, довольно коряво,
записал:
«Никто в точности не знает, как удавалось египтянам и другим
древнейшим народам производить тончайшие операции на сетчатке глаза. Линзы из
хрусталя и берилла появились за две с половиной тысячи лет до Рождества
Христова. Однако ни в каких древних источниках не упомянуто, что линзы
использовались в качестве лупы. Есть легенда о первых очках. В конце
тринадцатого века флорентийскому стеклодуву Сальвино Армати пришла идея
соединить две линзы металлической оправой.
Тогда же, в тринадцатом веке, монах Роджер Бэкон проводил
свои оптические опыты, экспериментировал с зеркалами и линзами. Сохранился
созданный им чертеж телескопа. Если он придумал этот прибор, вполне мог его
сделать, так же как и микроскоп, однако все, что он создал и узнал, сохранил в
строжайшей тайне. Это было свойственно его времени и его кругу.
Официально открытие телескопа и микроскопа приписывается
семнадцатому веку.
