– Фрейлейн Лукьянофф, я не понимаю по-русски и прошу вас
говорить со мной по-немецки или по-английски. Чан, кресло!
Слуга вскочил и убежал. Опять заиграла музыка, первые
аккорды Девятой симфонии. Старик закрыл глаза, лицо его выразительно
задвигалось, словно он подпевал про себя.
Соня подошла к самому борту и стала смотреть на воду. Боль
стихла, осталась только легкая тошнота. Сырой соленый ветер трепал волосы,
проникал под куртку, под свитер. Соне на миг показалось, что она уже в воде,
страшный холод прожигает насквозь, дышать невозможно, сердце колотится сначала
безумно быстро, а потом все медленней, глуше. Она спрятала руки в рукава,
стиснула запястья. Ледяные пальцы ничего не чувствовали.
Вернулся Чан. Вместо кресла он принес складной брезентовый
стульчик.
– Госпожа изволь, садись. Великая честь садись при хозяин,
великая честь, госпожа благодарить хозяин за милость!
– Послушайте, Чан, отстаньте вы от меня, наконец, – сказала
Соня, – надоел, честное слово!
– Чан любить госпожу, Чан советуй хороший совет!
– Что ты там шепчешь, Чан? – спросил хозяин.
Слуга грохнулся на колени и заговорил по-немецки, плачущим
противным голоском:
– Чан ничего не знай! Чан хочу как лучше, советуй хороший
совет, Чан обожать великий хозяин, Чан предупредить госпожа, только
предупредить, чтобы не гневал хозяин! – Он принялся ползать вокруг кресла на
коленях.
Музыка заиграла громче, торжественней. Костлявые коленки
Чана глухо стучали о палубу, и стук странным образом совпадал по ритму с
аккордами симфонии. Это напоминало какой-то древний ритуальный танец. Бедняга
плакал, стонал, всхлипывал, голова дергалась, из носа потекла тонкая струйка
крови. Соня вдруг заметила, что хозяин улыбается и размахивает руками, как
дирижер.
Несколько капель крови упало на белоснежные доски палубы.
Чан тут же достал из кармана салфетку и принялся суетливо вытирать пятна.
Хозяин в последний раз выразительно взмахнул руками и произнес:
– Довольно. Теперь пошел вон.
На этом спектакль закончился. Чан исчез, замолчала музыка.
Соня стояла, не двигаясь у борта и смотрела на воду.
– Мисс Лукьянофф, сядьте, пожалуйста, – сказал Хот
по-английски.
Соня села. Стульчик оказался слишком низкий, хлипкий и
неудобный. Алюминиевые ножки шатались, брезентовое сиденье провисло.
– Мистер Хот, ваш слуга сумасшедший. Вы, кажется, тоже.
Извините. – Соня поднялась и отодвинула стул.
– Браво. – Старик несколько раз беззвучно сдвинул ладоши. –
Мне нравится, как вы держитесь.
Он отбросил плед, поднялся на ноги, легко прошелся по
палубе. Из-под шубы виднелись джинсы и белые кеды. Он оказался довольно
высоким, спину держал прямо, острый длинный подбородок надменно задирал вверх.
Кадык неприятно выделялся на голой шее, и еще, у этого тощего Хота было
несоразмерно большое жирное брюхо. Оно колыхалось при ходьбе.
Из кармана шубы он достал плоскую жестяную коробку, раскрыл,
протянул Соне.
– Угощайтесь. Отличные сигары.
– Спасибо. Предпочитаю сигареты.
– Я знаю, – из другого кармана он извлек пачку сигарет.
Когда он дал ей прикурить, она обратила внимание, что пальцы
у него толстые и короткие, на правом безымянном перстень с крупным темным
сапфиром. Ногти на обоих мизинцах длинные, остро оточенные.
Несколько минут они молча курили, стоя рядом. Соня смотрела
прямо перед собой, на туманную линию горизонта, пыталась определить, где
кончается море и начинается небо. Хот откровенно разглядывал ее. Она боялась
повернуть голову, боялась встретить близко его жуткие красноватые глаза,
зрачки, крошечные, как дырки от булавочных уколов.
Он выпустил струйку ароматного дыма и произнес задумчиво:
– Вы в отличной форме, несмотря на тяжелый стресс, на все
фокусы, которые выделывали с вами Фриц и Гудрун. Это радует. Один – ноль в вашу
пользу.
– Что вы хотите? – тихо спросила Соня.
– Один – один. Счет сравнялся. Вы задали глупый вопрос.
Самые глупые вопросы те, на которые заранее знаешь ответ. Верно?
– Да, пожалуй. В таком случае позвольте еще вопрос. На него
я точно не знаю ответа. Почему на вашем шикарном судне нет нормальных стульев?
– О’кей. Два – один в вашу пользу. Видите ли, здесь никто не
может сидеть в моем присутствии. Только на корточках. Как заключенный. Как зэк.
Я правильно понял это забавное русское слово?
– Три – один в мою пользу. Теперь вы, мистер Хот, задали
глупый вопрос. Сами ведь знаете, что поняли правильно. А что, кроме вас здесь
все заключенные?
– Почему же? Здесь все свободные, полноценные люди, отличные
профессионалы. Капитан, штурман, матросы. Есть еще доктор и повар. Только Чан и
четверо слуг не совсем свободны, – он выпустил струйку сигарного дыма, – и не
совсем люди.
– Кто же они?
– Кохобы. Вы никогда не слышали такого слова?
– Нет.
– Хорошо. Я объясню. Кохоб – нечто среднее между домашним
животным и человеком. Они легко справляются с примитивной работой. Они преданы
хозяину, исполнительны, аккуратны. Мало спят, питаются простой дешевой пищей.
Конечно, у них есть и недостатки. Так сказать, побочные эффекты. Некоторая
истеричность, вызванная излишним усердием, ну и еще, их приходится
стерилизовать, иначе они плодятся, как кролики.
Соня слушала и спокойно разглядывала лицо господина Хота. На
самом деле он был не так уж стар. Лет шестьдесят, не больше. Вероятно, в
молодости он страдал тяжелым фурункулезом. Шрамы на его лице напоминали следы
оспы. Но вряд ли это была оспа.
– Господин Хот, вы сказали – побочные эффекты. Если я
правильно поняла, эти ваши кохобы – результат каких-то опытов?
– Период опытов давно позади. За последние три тысячи лет
технология производства кохобов не менялась. Никакой химии, наркотиков, никаких
новомодных фокусов вроде нейролингвистического программирования. Всего лишь
искусство делать больно, не прикасаясь, одним только психологическим внушением.
Механизм воздействия одинаков, но результаты разнообразны, в зависимости от
объекта. Примитивные особи легко превращаются в кохобов. У более развитых
существ может возникнуть агрессия либо, наоборот, тяжелое депрессивное
состояние, вплоть до суицида. Чем выше интеллектуальный уровень объекта, тем
сложнее прогнозировать результат. Вы, конечно, помните, как сильно у вас
заболела голова, когда вы ехали в поезде с Фрицем Раделом? Вы удивились,
растерялись. А сейчас – разве не заболел у вас живот, когда глупышка Чан просил
вас поклониться? Вы согнулись невольно, от боли. Вы поклонились. Верно?
