– Кроме тебя, Федор.
– Миша, прекрати! Если бы ты врал только другим, это еще
полбеды. Но ты врал себе, и продолжаешь врать. Нет никакого открытия. Никому
эти банки с цистами не нужны, не интересны. Они вместе с тетрадью всего лишь
семейные реликвии, память о твоем замечательном дедушке. Ты подсел на свой
прагматизм, как на наркотик. Дозы приходится увеличивать. Ты почти пять лет
общался с человеком, у которого лицо Альфреда Плута, и упрямо не замечал
сходства.
– Но Радел никогда не заводил со мной разговора о дедушке,
не спрашивал о цистах, о тетради.
– Правильно. Они уже не раз обжигались на этом и решили
просто ждать. С тобой заводить прямые разговоры бессмысленно. Да и не ты им
нужен. Не ты.
– Да, это я уже понял. Им нужна Соня, они ждали и дождались.
– Ты понял. Молодец. Поздравляю. Только поздновато пришло к
тебе это прозрение.
– Федор, но ведь раньше ничего не происходило, как я мог
заподозрить?
– Да, совершенно ничего! Человек с лицом Альфреда Плута
случайно поселился в твоем тихом городке, на острове, постоянно был рядом с
тобой, развлекал тебя умными разговорами, а потом случайно оказался в одном
поезде с Соней, почему-то именно тогда, когда она заинтересовалась «Mysterium
tremendum» и отправилась в Мюнхен. Ты не придал этому значения. Ты зарылся
головой в песок своего прагматизма. Соня почувствовала опасность, отправила
фото Зубову. А ты продолжал делать вид, будто ничего не происходит. Миша, как
вышло, что даже твоя экономка Герда оказалась умней тебя?
– Женская интуиция.
– Интуиция не бывает женской или мужской. Это тебе не
общественный сортир. Напряги свои старые ленивые мозги, Миша. До Радела к тебе
приходил кто-то еще. Вспоминай. Просматривай свои бумаги. Думай.
– Да, Федя. Я понял. Прости меня.
– Ты самого себя прости. И хватит об этом. Скажи, что у тебя
тут происходит?
– Ничего не происходит. Они отлично подстраховались. Я уже
выслушал соболезнования господина Кроля, начальника полиции.
– Ты не пытался возражать? Не показал ему шапку?
– Разумеется, нет. Как раз тогда у меня и случился приступ,
все переполошились, вызвали «скорую». Хотели забрать в больницу, но Герда,
умница, не дала.
– Ты уверен, что Герда не показала шапку, ничего не сказала
им о своих подозрениях?
– Уверен. Она, правда, сначала чуть не сорвалась,
набросилась на Радела, когда увидела его на пожарище. Но быстро опомнилась,
взяла себя в руки. Только все время повторяет, что Софи жива.
– Пусть молится за нее. Все, конец связи.
Послышались частые гудки. Михаил Павлович положил трубку,
взял чашку из рук Герды, глотнул отвару и поморщился.
– Какая гадость. Неужели нельзя было добавить немного меду и
лимонного сока?
Внизу кто-то звонил в дверь. Герда вспыхнула, но ничего не
сказала, быстро вышла из кабинета.
Из гостиной донесся ее громкий возбужденный голос. Микки не
мог разобрать, с кем она говорит. Слышался кашель, потом тяжелые шаги по
лестнице. В дверь постучали. На пороге появился Иван Зубов. Герда маячила у
него за спиной.
– Он болен, – заявила Герда прежде, чем Зубов успел открыть
рот, – у него жар, он едва может говорить. Сейчас я заварю для него эвкалипт.
– Здравствуйте, Михаил Павлович, – просипел Зубов, –
извините, что я задержался. Из-за шторма последний поезд отменили, пришлось
переночевать в Гамбурге. Я не мог позвонить, телефон у меня украли, ваш номер
был там, в записной книжке.
– Я знаю. У вас есть какой-нибудь план? Вы говорили с
Федором?
– Да, я позвонил ему ночью из гостиницы. Он уверен, что на
немецкую полицию рассчитывать не стоит, – Зубов тяжело закашлялся, – и на
Интерпол тоже.
– Как некстати вы заболели, – сказал Данилов, – наверное,
поэтому потеряли бдительность, дали им стащить телефон.
– Михаил Павлович, кому – им? Вы можете мне объяснить, кто
они такие? – просипел Зубов и опять зашелся кашлем.
– Вот в том-то и дело. Вы не понимаете, никто не поймет и не
поверит. Трудно поверить в то, чего нет. Знаете, я четверть века изучал разные
тайные общества. Но ни о каких имхотепах я никогда не читал и не слышал. Между
тем они рядом. Один из них сейчас здесь, в Зюльт-Осте.
– Да, я видел его, когда шел к вам с вокзала.
– Видели Радела? Узнали его?
– Еще бы не узнать! Он стоял возле книжного магазина с
какой-то старушкой и с молодым полицейским.
– Погодите, когда это было?
– Минут двадцать назад.
– Полицейский такой высокий, худой, рыжий?
– Да, кажется. Я не приглядывался, я смотрел на Радела.
Данилов схватил телефон, поднял трубку, но тут же бросил ее,
пробормотал по-немецки:
– Дитрих, зачем? Я же просил не делать этого! О, Господи!
Герда! – крикнул он так громко, что Зубов вздрогнул.
Экономка степенно вошла в кабинет с подносом.
– Нечего кричать. Я не глухая. Господин Зубов, пейте,
пожалуйста. Отвар эвкалипта, липовый мед. И вот вам шарф, замотайте горло.
Микки, что еще случилось?
– Позвони Дитриху. Кажется, этот дурачок стал проверять
алиби Радела. Объясни ему, что это бессмысленно и опасно. Я же предупреждал
его.
– Алиби. Сами объясняйте. – Она всхлипнула, громко
высморкалась. – Заодно и я послушаю, потому что я ничего не понимаю.
– Гердочка, ты умница. Ты даже не представляешь себе, какая
ты умница, – пробормотал Данилов очень тихо.
Она сделала вид, что не услышала, забрала пустую чашку и
удалилась.
– Дитрих может наломать дров, – сказал Данилов, – он
действует по собственной инициативе. Здесь никто не сомневается, что пожар
случился в результате короткого замыкания. Здание выстроено из какого-то
синтетического материала, который легко воспламеняется и быстро сгорает. Соня
не успела выйти, задохнулась. Несчастный случай. Если кто и заинтересован в
расследовании, то только страховая кампания. Они предъявят иск строительной
фирме, те, в свою очередь, химическому концерну, который производит эти удобные
блоки.
– А что, у полицейского, рыжего Дитриха, есть какая-нибудь
своя версия?
– О да. Он высказал очень любопытное предположение. Будто бы
работа Сони в России была как-то связана с запрещенным биологическим оружием,
она решила порвать с этим, спряталась здесь, ее выследили и похитили
террористы, чтобы она делала биологическое оружие для них.
