– Хорошая версия, – Зубов улыбнулся и опять закашлялся. –
Ну, а что думает ваша умница Герда?
– Она считает, что Радел состоит в тайной нацистской
организации. Много лет назад я будто бы наступил им на хвост, и теперь они меня
преследуют, мстят.
– Тоже неплохо.
– Вы так и не ответили, есть у вас какой-нибудь план, –
мягко напомнил Данилов.
– Прежде всего, я хочу добыть информацию о Раделе.
– Это вряд ли возможно. Вам здесь ее никто не даст.
– У меня есть знакомые в Российском консульстве в Берлине.
Радел бывал в России, значит, делал визу. Я уже отправил запрос по Интернету
сегодня утром из гостиницы. Могу я воспользоваться вашим компьютером?
– Да, конечно. Вы думаете, уже пришел ответ?
– Надеюсь.
Зубов уселся за стол, включил компьютер. Данилов принялся
листать толстую потрепанную записную книжку. Пожелтевшие страницы выпадали,
многие записи почти стерлись. Но даже если бы они остались четкими, все равно
никто, кроме Данилова, не сумел бы разобраться в путанице букв, цифр, значков и
рисунков.
Много лет назад, после ухода в отставку, Данилов стал
заниматься историей Второй мировой войны. Его интересовали философские и
психологические истоки русского коммунизма и немецкого фашизма. Он принялся
изучать оккультные общества и секты, способы манипуляции массовым сознанием,
феномен ритуального мышления. В записной книжке хранились имена людей, которые
что-то знали об этом и могли рассказать.
Сотрудники спецслужб, полицейские. Священники, католические,
протестантские, православные. Буддистские ламы. Африканские и эскимосские
шаманы. Служители культа вуду из Бенина. Колдуны с Ямайки. Телевизионные
проповедники из Техаса и Алабамы. Несколько знаменитых парижских и берлинских
гадалок. Раввин из Иерусалима, бывший узник Освенцима. Психиатры, журналисты,
актеры, моряки, архивисты, археологи, музейщики. Он искал их специально или
знакомился случайно. Иногда они сами находили его. Например, некто Эммануил
Хот, немец, специалист по семиотике.
Лет пятнадцать назад Хот написал Данилову длинное письмо,
рассказал, что слушал его лекции в Сорбонне, читал статьи. Хота заинтересовала
идея Данилова о влиянии древних культовых символов на подсознание современного
человека. Некоторое время они переписывались, наконец встретились в Амстердаме.
Встреча эта оказалась единственной. После нее Данилов прекратил общение с
Хотом, не отвечал на письма.
Пока мама была жива, она старалась оградить его от всего,
что связано со странным открытием деда. Многие годы она внушала ему, что дед
был только врачом, очень талантливым хирургом. Но не более. Михаилу
Владимировичу Свешникову удавалось спасать самых безнадежных больных, поэтому
вокруг его имени возникали легенды. Миф об эликсире молодости – один из самых
древних и заманчивых мифов. Людям трудно от него отказаться, им хочется верить
в чудо.
На досуге дедушка резал крыс, кроликов и морских свинок,
изучал работу мозга, желез, обнаружил много всего интересного, однако ничего не
сумел довести до конца. Так сложилась жизнь.
– Если кто-нибудь скажет тебе, что твой дед изобрел эликсир
молодости, считай, что ты говоришь с сумасшедшим. Кто бы он ни был, что бы ни
предлагал, держись от него подальше.
Специалист по семиотике Эммануил Хот оказался именно таким
сумасшедшим.
Данилов бережно перевернул очередную пожелтевшую страницу,
на которой был записан почтовый адрес Хота и напротив имени нарисован анк,
древний египетский крест с петлей.
Обычными крестиками Данилов помечал имена людей, которых уже
не было на свете. Анк обозначал тех, с кем он больше не хотел иметь дела.
Глава пятнадцатая
Москва, 1918
Кудияров лег в госпиталь на следующий день. Официальным
диагнозом было обострение панкреатита. На главного врача Смирнова это произвело
сильное впечатление. Люди уровня Кудиярова теперь уж не попадали в лечебницы
для рядовых граждан, у них имелась своя, закрытая Солдатенковская больница, где
было совсем другое обслуживание, питание, лечение.
Разумеется, Григорию Всеволодовичу предоставили отдельную
удобную палату. Смирнов распорядился белье менять каждый день и доставлять
горячую еду в кастрюльках, из специальной столовой, где сам он питался.
Фельдшерица Аграфена Чирик, высокая коренастая барышня
сорока с лишним лет, не уходила домой из больницы сутками. Ее магнитом тянуло к
палате Кудиярова. Лицо ее, широкое, белое от пудры, как театральная маска, с
темными дугами бровей и алой полоской помады, то и дело маячило в дверном
проеме. Она умоляла Михаила Владимировича поручить ей все процедуры и
огорчалась до слез, когда помощь ее не требовалась.
– Гриша, ты утомляешь глаза, давай я буду читать тебе вслух.
– Не стоит, Груша. Я сам.
Читал он много, но вовсе не труды Маркса и Ленина, не газеты
«Правда», «Известия», «Вестник чекиста». На тумбочке у кровати лежали
истрепанные тонкие книжки в серых бумажных обложках, номера эзотерического
альманаха «Оттуда» за 1914 год. Солидный том «Энциклопедии оккультизма»
Григория Мебеса, 1912 года издания. А также брошюры разных неизвестных авторов:
«Практическая магия», «Камень твердыни света», «Космос, градус, эрос».
Аграфена Чирик замирала у стены, скрестив на высокой груди
руки, трагически шмыгала носом.
– Гриша, тут дышать нечем, я открою окно.
– Хорошо, открой.
– Гриша, тебя просквозит, я закрою окно.
– Закрой.
– Гриша, я связала тебе носки. Почему ты их не надеваешь?
Они валяются под кроватью. Ты хотя бы примерь.
– Примерял. Шерсть колючая. Ноги чешутся.
– Какой ты капризный, Гриша. Изволь, я свяжу другие, из
самой мягкой кроличьей шерсти, у меня как раз осталось несколько клубочков.
– Ладно, свяжи.
– Ты будешь их носить? Обещаешь?
– Обещаю. Буду носить.
– Гриша, ты совсем зарос, позволь, я побрею тебя.
– Груша, дорогая моя, милая Груша, я могу побриться сам, –
сквозь зубы рычал Кудияров.
– Гриша, как ты жесток. Ты вовсе не любишь меня, я ради тебя
пожертвовала всем, и вот благодарность! – шептала Аграфена, и слезы текли по
напудренным щекам, оставляя розовые дорожки.
– Груша, клянусь, я очень тебе благодарен.
– Правда? Гриша, нет, я все-таки побрею тебя, подстригу
ногти. Взобью подушку, подам судно.
