– Умница ты моя. – Михаил Владимирович тихо рассмеялся и
погладил Таню по голове. – Зачем ты задаешь вопросы, если сама все знаешь?
– Папа, ты с ума сошел? Не делай этого, очень тебя прошу, ты
потом не простишь себе.
– Разумеется, не прощу. Я все-таки врач, а не убийца.
– Если ты будешь вводить препарат ворам и убийцам, ты
станешь как они. Неужели ты не понимаешь, стоит только начать, и они все
захотят! Это не удастся сохранить в секрете. Представь, что получится! Повалит
толпа чекистов, комиссаров, их жен, любовниц, родственников. Тебе будут грозить
револьвером, подвалом Лубянки, пытками, и ты никому отказать не сумеешь.
– Да, мне это снится иногда. Один из постоянных моих ночных
кошмаров в последнее время.
– И ты намерен превратить этот кошмар в реальность? Честное
слово, лучше бы комиссар Шевцов перебил все твои склянки, лучше бы ничего не
осталось от этих проклятых цист!
Она не кричала, но голос ее дрожал, глаза светились в
полумраке, казались огромными и невероятно синими. Михаил Владимирович обнял
ее, поцеловал в макушку, прошептал:
– Вроде бы взрослая, разумная, замужняя дама, сильный
самостоятельный человек, так мудро воспитываешь Мишеньку, уже неплохо знаешь
медицину. Ну, успокойся, посмотри на меня. – Он достал платок, вытер ей слезы.
Несколько секунд она молчала, шмыгала носом, хлопала мокрыми
ресницами, наконец чуть слышно произнесла:
– Да, папа. Я поняла. Капельницу с изотоническим раствором.
Электричества в больнице ночами давно уж не было. В палате
чекиста горели три керосиновые лампы, но, кроме того, на тумбочке стоял
подсвечник в виде черепа, и в нем толстая церковная свеча. Кудияров лежал,
скрестив руки на груди. В одном кулаке он сжимал статуэтку пеликана, в другом
костяной кинжал со звездой. Остальные магические предметы были разложены на
подоконнике. Койка стояла как раз напротив окна, и луна смотрела прямо в лицо
Кудиярову.
– Я готов, профессор, – сказал он, не поворачивая головы.
– Хорошо, Григорий Всеволодович, только вы вот эти ваши
важные предметы пока на тумбочку положите. Руки должны быть свободны.
Кудияров неохотно приподнялся. Покосился на профессора,
пеликана поцеловал в клюв, звезду на рукояти кинжала приложил ко лбу и быстро
прошептал что-то. Михаил Владимирович тактично отвернулся.
Вошла Таня. В руках у нее была банка капельницы. Профессор
незаметно подмигнул ей. Таня закрепила банку на штативе у кровати. Кудияров
осторожно повернул голову, искоса взглянул на мутную жидкость в банке и хрипло
спросил:
– Все? Теперь можно начинать?
– К сожалению, пока нельзя.
– Как – нельзя? До полуночи семь минут! В чем дело?
– Я не говорил вам, но мне казалось, вы достаточно умны,
чтобы понимать такие вещи без слов – профессор грустно вздохнул. – Боюсь,
ничего у нас не получится.
За окном послышался звук мотора. Свет фар мягко скользнул по
стеклу открытой створки, по стене. Таня выглянула в окно, подошла к Михаилу
Владимировичу, тронула его за руку, испуганно прошептала:
– Папа…
– Ступай, Таня, тебе пока рано присутствовать, – сказал
Михаил Владимирович, – ступай в ординаторскую, ты нам мешаешь.
Она растерянно кивнула и вышла, бесшумно прикрыв дверь. Звук
мотора за окном затих.
– Ну, теперь уж можно? – спросил Кудияров.
– Нет.
– Три минуты до полуночи! Что происходит?
– Григорий Всеволодович, я чувствую непреодолимое
препятствие, я чувствую холод, где-то здесь, в районе вашей головы.
– Я не понимаю! – отчаянно крикнул Кудияров. – Какой холод?
Начинайте сию секунду!
– У вас под подушкой холодный металл, – произнес профессор
страшным шепотом, – он символизирует нечто обратное тому, что мы с вами
намерены делать. Металл излучает смерть. Смотрите, луна уходит, ваш пеликан
темнеет, в растворе появляется серый осадок.
Не дожидаясь, пока чекист опомнится, Михаил Владимирович
сунул руку под подушку, вытащил револьвер и быстро спрятал его в карман халата.
– Ну вот. Теперь все в порядке. Теперь можно начинать.
Раздался далекий бой кремлевских курантов. Вслед за первым
ударом в палате вспыхнуло электричество. Сапоги затопали по коридору. Дверь
распахнулась. Сквозняком задуло свечу. Вошел молодой человек в кожаной куртке и
кепке, надвинутой до бровей.
– Вечер добрый, товарищи. Не помешал?
Он был маленький, полноватый, с лихим светлым чубом из-под
кожаного козырька. Конечно, явился он не один, остальных пока оставил за
дверью.
«Где-то я его уже видел, – подумал Михаил Владимирович, –
странная манера не снимать головной убор в помещении».
– Здорово, Фима, – сказал Кудияров, – рад, что ты навестил
меня, хоть и поздновато, ночь уже, а я все равно рад. Проходи, присаживайся.
Надо отдать ему должное, он сохранял поразительное
спокойствие, лишь слегка побледнел, но улыбался гостю, как радушный хозяин.
«Фима, – вспомнил профессор, – тот самый, что приезжал брать
моего комиссара. Он допрашивал меня. Эрнст его фамилия».
– Что, Григорий Всеволодович, прихворнули? Как самочувствие?
– спросил Фима с ответной добродушной улыбкой.
– Ничего, Фима, спасибо, теперь уж лучше. Вот, товарищ
профессор лечит меня. У нас как раз в данный момент важная процедура, ты бы
обождал в коридоре. – Он говорил тихо, медленно, а рука его между тем незаметно
нырнула под подушку.
Фима мгновенно выхватил из расстегнутой кобуры маузер и
скомандовал:
– Встать! Руки за голову!
Тут Кудияров вспомнил, что вкрадчивый его жест был напрасен,
бешено покосился на профессора и ловким ударом ноги толкнул железный штатив
капельницы. Тяжелая конструкция качнулась, стала падать и готова была
обрушиться на голову Фиме, но профессор успел задержать падение, перехватил
штатив, отодвинул его подальше от койки, аккуратно поставил и достал из кармана
револьвер.
– Не волнуйтесь, господин Эрнст. Вот его оружие, возьмите.
– Премного вам благодарен, товарищ Свешников, – кивнул Фима
и взял револьвер. – Гражданин Кудияров, вы арестованы.
Тут вошли еще двое, Кудиярова подняли, скрутили. Спокойствие
изменило ему, он кричал и матерился так, что разбудил весь лазарет.
