Глава шестнадцатая
Северное море, 2007
Шторм не начался, наоборот, волны стихли, только слегка
покачивали яхту. Соня так промерзла на палубе, что стала плохо соображать и
почти не могла говорить, зубы стучали. Но что-то мешало ей попросить разрешения
вернуться в каюту. Да, наверное, именно это и мешало – что надо просить
разрешения. Она не сомневалась: Хот не позволит ей уйти, и тогда придется
испытать очередное унижение. Почувствовать свою абсолютную несвободу.
– Тепло ли вам в этих замечательных унтах? – спросил он
участливо.
– Не люблю чужую обувь. Объясните, кому и зачем понадобились
мои сапоги?
– Как это – кому? Полиции Зюльт-Оста. Иначе они, бедняги,
просто вывихнули бы мозги. Но им повезло. Каждый раз, приходя в лабораторию, вы
переобуваетесь, ставите сапоги в шкафчик. Он металлический и, к счастью,
оказался несгораемым. Все остальное сгорело дотла. Мне грустно говорить вам
это, но вы тоже сгорели, Софи.
Если бы не холод, Соня могла бы сейчас вскрикнуть,
заплакать, потерять сознание. Она подумала о маме, о дедушке. Сердце больно
сжалось. Хот с любопытством вглядывался в ее глаза, как будто хотел проникнуть
в самую глубину души.
Холод действовал как хорошая анестезия. Ни один мускул не
дрогнул. Она выдержала взгляд и спокойно произнесла:
– Но что-то должно было остаться от тела.
– Конечно, осталось. Обгорели только кожные покровы. Волосы,
лицо, руки. Нельзя опознать, восстановить отпечатки пальцев.
– Вы убили кого-то ради этого?
– Пришлось пожертвовать судомойкой. У нее оказались подходящие
физические параметры. Особь женского пола, рост сто шестьдесят пять
сантиметров, вес пятьдесят килограмм, двадцать семь лет, белая. Не огорчайтесь,
бедняжка ничего не почувствовала. Кохобы легко умирают. Смерть для них подвиг,
вершина великого служения. Они сразу попадают в свой кохобский рай. Там хорошо,
поверьте.
– Должна быть экспертиза, конечно, на это уйдет много
времени, но рано или поздно подлог обнаружится, – произнесла Соня, почти не
узнавая собственного голоса.
– Разумеется, как же без экспертизы? Тело перевезут в
Гамбург, в Институт судебной медицины. Гудрун работает там, она опытный,
квалифицированный патологоанатом. Обязательно будет направлен запрос в Россию.
Ответ придет, но не скоро. Бюрократическая волокита, оформление множества ненужных
бумажек. Примерно через полгода эксперты получат данные. Они окончательно
подтвердят вашу трагическую нелепую гибель, в которой, впрочем, и сейчас уже
никто не сомневается.
«Он блефует. Этого не может быть, – подумала Соня, – дедушка
ни за что не поверит. И Зубов, и Кольт. Они станут искать меня».
Хот опять сверлил ее взглядом, она вовсе не была уверена,
что он не способен читать мысли, и спросила первое, что пришло в голову, лишь
бы не молчать.
– Кто же теперь здесь у вас моет посуду?
Хот засмеялся и одобрительно похлопал Соню по плечу.
– Посуду давно уж моет машина. Удивительно, Софи, как легко,
как естественно вы прошли инициацию. Впрочем, я с самого начала верил в вас.
– Инициацию? Но ведь не было никакого ритуала. Я уснула и
проснулась.
– Вы умерли и воскресли. Вы видели свое лицо в зеркале?
Заметили перемены? Нравитесь себе – такая?
– Какая – такая?
– Вы удивительно похорошели, Софи. Мы тоже кое-что умеем.
– Хотите сказать, во сне я получила полный комплекс
косметических услуг? Глубокий пилинг, массажи, маски, первое посещение
бесплатно?
– Не надо так раздражаться. Будьте любезны держать себя в
руках. Инициация не повод для шуток. Поймите, наконец, вы умерли и воскресли,
вы стали другим существом, более совершенным, сильным и свободным. Разумеется,
и внешне вы изменились, в лучшую сторону.
– Господин Хот, что, кроме снотворного, мне кололи? Сколько
часов я проспала? Какое сегодня число?
Соне казалось, что она кричит, надрывает горло, но голос ее
звучал страшно тихо, словно кто-то из последних сил, сквозь толщу ледяной воды,
тщетно звал на помощь. Хот смерил ее спокойным взглядом и произнес после
короткой паузы:
– Мне кажется, вы замерзли и устали. Вам надо согреться и
побыть одной, верно?
Соня молча кивнула. Хот свистнул три раза. У него это хорошо
получилось, громко. На палубе тут же возник Чан.
– Проводи мадам в ее каюту.
– Слушаюсь, хозяин.
Соня, едва держась на ногах, поплелась к лестнице вслед за
Чаном. Яхту сильно качало, голова кружилась.
– Софи! – громко крикнул Хот.
Она вздрогнула и чуть не упала.
– Я к вашим услугам, хозяин! – прошептал ей на ухо Чан.
– Отстань, – огрызнулась Соня.
– Софи, обед через два часа. Чан зайдет за вами. Желаю
приятного отдыха, – сказал Хот.
Когда спустились по лестнице в маленький теплый коридор,
Соня вдруг, сама не зная почему, перекрестилась. Чан, семенивший рядом, резво
подпрыгнул и схватил ее за правую руку.
– Мадам, нельзя!
– Отцепись сейчас же! Что нельзя? – Соня попыталась вырвать
руку, но маленькие пальцы Чана стиснули ее запястье намертво.
– Пусти, больно!
Слово «больно» подействовало. Чан разжал пальцы, узкие
черные глаза мгновенно наполнились слезами.
– Милостивая госпожа, прости, Чан не хочу делать больно. –
Он достал связку ключей, открыл каюту.
– Объясни, что произошло?
– Госпожа нарушил закон, страшное нарушение, никогда так не
делай, – прошептал Чан, взял у нее куртку, повесил на вешалку, – госпожа, сядь,
Чан снимай сапоги.
– Да ладно, я сама. Все-таки объясни, какой я нарушила
закон?
Чан замер. Глаза все еще были мокрыми и быстро, растерянно
моргали. Рот несколько раз беззвучно открылся. Соня села на койку, скинула
унты, отвернулась от Чана и перекрестилась еще раз, глядя в иллюминатор, на
полукруг свинцового неба.
– Госпожа, позволь Чан уйти, – жалобно простонал слуга.
– Иди, пожалуйста, я тебя не держу.
– Благодарю, госпожа. До обеда час пятьдесят минут. – Он
низко поклонился и выскользнул из каюты, но прежде чем закрылась овальная
дверь, прозвучал чуть слышный шепот: – Знак Назарея нельзя! Никогда нельзя,
госпожа!
