– Из Романовых никого. Лучше не заикайся, – сказал он с
тихим вздохом, – тут у Ильича пунктик.
Со стороны казалось, что два добрых, благородных человека
пытаются спасти обреченных на верную гибель совершенно бескорыстно, из одного
только сострадания. Федор вначале так и подумал, сердце его радостно стукнуло.
Агапкин сидел чистый, сытый, пил настоящий кофе с настоящим сахаром,
мазал маслом кусок ситной булки, клал сверху швейцарский сыр с дырками, видел
перед собой хорошие, умные лица, живые глаза и готов был заплакать от счастья.
Вот, оказывается, как обернулось. Не подлостью и мерзостью предстоит ему
заниматься под руководством Глеба Ивановича, а выполнять тайную благородную
миссию, внедряться в ряды злодеев, спасать от кровавого кошмара сначала
отдельных людей, а потом – кто знает? – Россию, или даже весь мир!
– Сколько вам лет, Федор? – внезапно спросил Бокий.
– Двадцать восемь.
– Отличный возраст. Но, честно говоря, мне показалось, вам
не больше двадцати. На вид вы совсем мальчик. Есть у вас семья?
– Нет.
– Семью профессора Свешникова своей не считаете? – вопрос
прозвучал быстро и тихо, как далекий одиночный выстрел.
Агапкин притворился, что не услышал. Он не знал, как лучше
ответить. Впрочем, отвечать и не пришлось. Бокий несколько секунд просто
смотрел ему в глаза. Федору показалось, что этот худой человек в словах не
нуждается, умеет читать мысли.
Позже Мастер рассказал, что Бокий до 1917-го двенадцать раз
сидел в тюрьме, много времени провел в одиночке. У него туберкулез. В РСДРП он
с 1900-го, с двадцати одного года. Учился в Горном институте в Петербурге,
участвовал в студенческой демонстрации, и его сильно побили в полиции. Батюшка
его покойный был действительный статский советник. Скончался как раз тогда, в
1900-м, после ареста Глеба, от сердечного приступа. Мальчик решил, что в смерти
батюшки виновны царские сатрапы, и стал революционером. Близко дружит с
Горьким, приятельствует с Шаляпиным. Ильича боготворит.
– Иногда мне кажется, он любит вождя больше, чем свою дочь
Леночку. Впрочем, понять Глеба Ивановича не может никто, даже я. – Мастер
хмыкнул иронически. – Мальчик из хорошей семьи, дворянин. Для фанатика он
слишком умен и мягок. Для нормального человека – слишком азартен и фанатичен.
Он игрок. Революционная борьба его пьянит, возбуждает. Никакого смысла, никакой
пользы – только острое, яркое удовольствие, разумеется, со смертельным исходом.
Федор слушал и не понимал, зачем Мастер, такой трезвый,
разумный человек, ввязался в безумную, опаснейшую авантюру под названием
советская власть? Почему не уехал за границу? У него достаточно влияния в
Высшем совете ложи, чтобы добиться разрешения.
– Ленин, Бокий, – пробормотал он чуть слышно, стараясь не
смотреть на Мастера, – чудесная компания.
– Дисипль, вам страшно?
– А вам?
– Разумеется. Но я уже сказал: у нас нет других вариантов. Я
сумел вывезти семью в Швейцарию. Однако поручиться за их безопасность все равно
не могу. Видите ли, я слишком глубоко влез в финансовые тайны банды.
– Я в эти тайны не влезал и не хочу, не собираюсь!
– Да, но вы, Дисипль, единственный человек, через которого
можно подобраться к профессору Свешникову. Мне едва удалось убедить их не
трогать Таню. Она – потенциальная заложница. Данилов воюет у белых, и формально
ее давно пора забрать в ЧК как жену злейшего врага революции. Я сумел
объяснить, что насилием и страхом они ничего от профессора не добьются. Но
терпение их небезгранично.
– В чем будут заключаться мои обязанности? – мрачно спросил
Агапкин.
Некоторое время Мастер молчал, сидел, закрыв глаза, и
массировал себе виски. Господин Бокий давно удалился, так ничего и не объяснив.
Наверное, он просто хотел взглянуть на Федора, просветить его насквозь своим
гипнотическим взглядом. Это были смотрины. И прошли они вполне успешно.
Ознакомить Федора с деталями предстоящей службы должен был Белкин.
Когда Матвей Леонидович заговорил, слова его показались
Федору весьма туманными. Получалось, что Агапкину предстоит стать при Ленине
чем-то вроде теневого адъютанта или няньки с высшим медицинским образованием.
Вождь в конфиденциальном разговоре с Бокием просил, чтобы тот дал ему своего
«человечка», молодого, интеллигентного, честного, без революционно-каторжного
стажа, и никак не большевика. Пусть он будет врач, но чтобы никто не
догадывался об этом.
– У Ильича полно секретарей, при нем есть служба охраны,
множество врачей всегда к его услугам, но все его раздражают, он почти никому
не доверяет.
– Почему вы думаете, что он станет доверять мне, чужому
человеку? – тихо спросил Агапкин.
– Дисипль, – Белкин лукаво улыбнулся, – вы не чужой, вас
рекомендует Глеб Иванович.
– Но он тоже меня не знает.
– Зато я вас хорошо знаю. Знаю и ручаюсь за вас.
– Как же моя основная миссия – быть рядом с Михаилом
Владимировичем, продолжать вместе с ним опыты, охранять, защищать?
– Охранить и защитить профессора вы сумеете только там, куда
я вас направил. Такое время, Дисипль. Ничего не поделаешь. У нас нет выбора. А
опыты будут продолжены позже, когда жизнь немного наладится.
* * *
Мюнхен, 2007
Соня бродила по старой Пинакотеке и никак не могла дойти до
зала немецкой живописи, отыскать Альфреда Плута. В зале ранних голландцев она
надолго застряла возле фрагмента «Судного дня».
Это был единственный подлинник Босха, представленный в
Пинакотеке. Странная картина, даже для такого загадочного художника. На черном
фоне множество фигурок обнаженных людей, которых мучают и пожирают
фантастические твари. Существо с туловищем жабы и головой кошки кого-то уже
слопало, из зубастой пасти торчат тонкие и длинные, как у современной модели,
ножки. Ящерица с клювом цапли и крыльями бабочки набросилась на распростертое
мужское тело, клюет тощие ягодицы. Чудище с человечьим торсом, покрытым рыбьей
чешуей, с павлиньим хвостом и головой ощипанной курицы тащит на спине, вверх
ногами, за щиколотки молодую стройную женщину. Парочку преследует вскачь, на
кривых стариковских ногах, гигантская муха, тянет к бедной женщине лягушачьи
перепончатые лапки. Рядом застыло вполне безобидное существо. Голова в
кружевном чепце, лицо доброй испуганной старушки. Голубая накидка накрывает
горбатый короткий обрубок туловища, а из-под накидки торчат четыре большие
старческие ступни и сорочий хвост.
Приятный женский голос в наушниках рассказывал, что на
фрагменте изображено воскрешение из мертвых. Сама картина бесследно исчезла.
