– Это что же, внезапное озарение? Еще вчера ты называл Ивана
тупицей, идиотом. Впрочем, я рад, спасибо на добром слове.
– На здоровье. Иван гений потому, что догадался связаться с
российским консульством. Фриц Радел бывал в России, делал визу, следовательно,
в консульстве имеется кое-какая информация о нем. Там сообщили, что очередную
визу ему дали всего лишь неделю назад. Фриц Радел вылетает в Москву в эту
пятницу, «Аэрофлотом». Ивану удалось узнать даже номер рейса. Так что
просыпайся, тебе придется организовать господину Раделу достойную встречу.
* * *
Москва, 1918
К концу августа похолодало, зарядили дожди. Из Питера
приехал Мастер.
Всего за месяц Матвей Леонидович Белкин успел сильно
постареть. Не располнел, но как-то весь обрюзг, лицо сделалось отечным,
тяжелым. Под глазами повисли морщинистые мешки, щеки покрылись стариковской
сосудистой сеточкой, от волос почти ничего не осталось, даже голос изменился,
стал глухим и сиплым.
– Дисипль, я поздравляю вас от души.
– С чем, Мастер?
– Ну как же? Разве вы не слышали чудесный анекдот, как
профессор Свешников помог ЧК арестовать предателя, вора, проходимца,
опаснейшего врага советской власти Григория Кудиярова? Фима Эрнст даже
предложил объявить ему благодарность и вручить грамоту с личной подписью
товарища Петерса.
– Мастер, я ничего не знаю.
– Ну, да, Дисипль, вы не можете знать, вы несете
круглосуточную вахту, от Ильича ни на шаг не отходите. Хорошо, я расскажу.
Кудияров повадился присваивать себе конфискованные ценности, вошел во вкус,
набрал весьма солидную сумму и кое-что даже успел переправить за границу.
Помогал ему в этом небезызвестный вам Петр Степаненко. В июне группа Кудиярова
раскрыла одну из конспиративных квартир Национального центра. Оставили засаду и
взяли деникинского связного. Но вместо того чтобы допросить хорошенько, в тот же
день расстреляли. Такая поспешность удивила товарища Петерса, тем более что
имелась оперативная информация о большой сумме денег, которую должны были
получить в Центре. Пока шло следствие, Кудияров и Степаненко спешно готовились
удрать за границу, купили фальшивые документы. Однако Кудияров заболел и попал
в госпиталь к Михаилу Владимировичу.
– Почему именно к нему?
– Да потому, что губа не дура. Он давно уж лечился у
профессора Свешникова. Так вот, когда пришли брать Кудиярова в больницу, Михаил
Владимирович не только разоружил его, но сумел перехватить железный штатив от
капельницы, которым Кудияров намеревался огреть по голове Фиму Эрнста. Эй,
Дисипль, что вы так побледнели? Все в порядке. Профессор жив, здоров. Кудияров
расстрелян. Петьке Степаненко, правда, удалось скрыться.
– А что, Кудияров действительно был серьезно болен? Почему
он вдруг лег в больницу, если собирался удрать? – спросил Федор.
– Понятия не имею. Видимо, не чувствовал опасности, хотел
напоследок подлечиться. К тому же у них, кажется, возникли трудности с
поддельными паспортами, все равно пришлось ждать. Теперь уж не важно, – Мастер
махнул рукой, – нет Кудиярова, и земля ему вряд ли будет пухом.
Ничего больше об этой истории Федору не удалось узнать.
Мастер явно недоговаривал главного и спешил сменить тему.
– Все, Дисипль, у нас мало времени. Самое интересное я
выложил, теперь ваша очередь.
Федор рассказал о Юровском. Разумеется, ни словом не
обмолвился о своем безумном порыве застрелить кого-нибудь из троих. Просто
поделился впечатлениями, признался, что известие об убийстве вместе с царем
всей его семьи подействовало сильно, даже температура поднялась от волнения.
– Я понимаю, они боялись немцев, наступления Колчака, но
зачем убивать детей? Неужели это была месть за казненного брата?
Они обедали в отдельном кабинете бывшего ресторана «Гавр».
Прислуживал старорежимный лакей с белыми пышными бакенбардами. Федора изумила
жадность, с которой Мастер набросился на еду. Позабыв о своих безупречных
манерах, он обгрыз говяжью кость, извлеченную из борща, причмокивая, высосал
костный мозг, хлебной коркой дочиста вытер тарелку.
– Брат Александр тут совершенно ни при чем, – сказал он,
закуривая, – вообще ничего личного, случайного. Все продумано, просчитано
заранее. Каждый ход точен и безошибочен. Чтобы удержать власть, подчинить себе
массы, необходимо довести их до полнейшего одичания, пробудить древние
инстинкты.
– Но и так уж вокруг дикость, голод, разруха, – заметил
Федор. – Он сам разве не боится, что толпа со своими древними инстинктами в
один прекрасный день его растерзает?
– А вы спросите у него, интересно, что он ответит. – Мастер
глухо рассмеялся. – Нет, нет, шучу, конечно. Ни о чем не спрашивайте. Молчите.
– Я и так молчу. Вот уж чему, а этому я успел научиться.
– Вам только кажется, что вы научились. Чувства переполняют
вас, Дисипль. Гнев, жалость, отчаяние. Вы молчите, но ваша физиономия выдает
вас.
– Я живой человек, я не могу не чувствовать.
– Следите за мимикой. Тренируйтесь перед зеркалом, иначе
пропадете. Пока вас спасает то, что вы к Ильичу привязались. Вы даже полюбили
его.
– Нет! – испуганно выкрикнул Агапкин. – Нет! Его нельзя
любить, он чудовище.
– И тем не менее вы привязались к нему. Он обаятельное
чудовище. Есть в нем нечто завораживающее. Хочется верить ему, вопреки здравому
смыслу.
– Как же верить, если он постоянно лжет?
– Он творит мифы. Они величественны и вечны. Они уводят нас
в мир мечты, прочь от серой обыденности. Любая правда, любая реальность умирает
и растворяется в мифе. Правда оказывается уязвимой, слабой, смертной, как все
живое. – Мастер погасил папиросу и принялся за гречневую кашу.
– Мифы? Он творит черт знает что, – пробормотал Федор, –
абсурд и хаос.
Мастер увлеченно ел кашу, ничего не ответил, но согласно
кивнул. Несколько коричневых крупинок упало ему на подбородок. У Федора аппетит
пропал. От каши он отказался, попросил лакея принести чаю.
– Он призывает питерских рабочих бросать заводы и фабрики,
собираться в банды, отправляться на Урал, в Сибирь, грабить и убивать крестьян,
– продолжал Федор возбужденным шепотом, – при этом уверяет, что денег и оружия
даст сколько угодно. Неужели нельзя потратить деньги на то, чтобы накормить
голодных? Зачем он стравливает людей? Они просто перебьют друг друга. Он хочет
править страной, а в итоге получит гигантское вонючее кладбище в полное свое
распоряжение.
– Ничего, – хмыкнул Мастер и опрокинул в рот стопку водки, –
Россия большая, народу много. К тому же он и не скрывает, что на Россию ему
плевать. Она только этап на пути к мировой революции, к храму всеобщего
счастья. Вы, вероятно, уже заметили, что в своих публичных речах Ильич несет
полнейшую ахинею. Но толпа слушает его с восторгом. Это один из его
профессиональных секретов. На самом деле он использует кодированный язык.
Работают не слова, не логические связи, а знаки, символы. Он обращается не к
рассудку, которого у толпы никогда не было и не будет, а к инстинктам, к
примитивным эмоциям.
