* * *
Москва, 1918
Стемнело. Мария Ильинична металась по столовой, от окна к
буфету, куталась в шаль, кусала губы.
– Была бы я верующая, как мама, молилась бы сейчас, но не
могу. Нет. Не могу. Зачем он поехал один? Именно сегодня – один! Сам
распорядился, чтобы в Питере приняли особые меры охраны высших руководителей,
Феликса отослал в Питер! А здесь что, разве безопасно? На Михельсона, в
гранатном цеху, он выступал совсем недавно. Зачем его опять туда понесло? Это
глупость, безответственность, это я не понимаю, что такое! Федор, ну почему вы
все время молчите?
Агапкин устал успокаивать ее. От валериановых капель она
отказалась. Он исчерпал все возможные утешительные доводы и повторял в десятый
раз, что на местах должна быть своя охрана. Районные комиссары обязаны
предоставить. Владимира Ильича встретят, и на Хлебной бирже, и на заводе Михельсона.
– Кто встретит?! Все митинги на сегодня отменены! Никого не
ждут, тем более его, Володю! Нормальному человеку может в голову прийти, что
товарищ Ленин в такой опасный момент вообще без охраны разъезжает по митингам?
– У Гиля наган, он стреляет неплохо.
– Степа Гиль всего лишь шофер! Он хороший, добрый человек,
Володе предан безгранично, однако трусоват и такой тугодум, знаете ли.
Федор не успел ничего ответить. Внизу, под окном, послышался
звук мотора. Мария Ильинична перевесилась через подоконник.
– Да! Это он!
Автомобиль стоял у подъезда. В свете фар Федор увидел
несколько силуэтов, они вошли и стали подниматься по лестнице. Мария Ильинична
побежала вниз, к ним навстречу, Агапкин следом за ней.
– Не надо, я сам. Только пиджак помогите снять, мне так
легче будет идти.
Снизу, через три пролета, голос вождя звучал гулко и
отчетливо. Провожатые топали молча.
– Володя, что? – крикнула Мария Ильинична.
Вождь был бледен. Жилет расстегнут. Галстук съехал набок.
Два незнакомых мрачных молодца поддерживали его под руки, Гиль шел позади, нес
пиджак, бережно, как младенца.
– Маняша, не кричи, ранен легко, в руку, – произнес Ильич и
тихо, печально вздохнул: – Это товарищи из завкома. Федор, помогите мне.
Маняша, иди, приготовь постель. Товарищи, спасибо за помощь. Вы свободны.
Он довольно крепко держался на ногах, остаток пути,
последний лестничный пролет, Агапкин лишь слегка поддерживал его под правый
локоть. Товарищи молча затопали вниз.
– Левая рука, – прошептал он Федору на ухо, – очень больно.
– Три выстрела было, Владимир Ильич шел к машине, и вдруг
пах, пах, Владимир Ильич упал, я к нему… – стал быстро, возбужденно
рассказывать Гиль.
– Степан, не болтайте, – перебил его Ленин, – звоните Бончу,
потом идите к воротам, встречайте Надежду Константиновну. Подготовьте, скажите,
раны легкие, жить буду, а то, чего доброго, хлопнется в обморок. Да что вы
вцепились в пиджак, бросьте его к черту.
Гиль убежал. Марию Ильиничну вождь выставил из спальни, сел
на кровать, стал кряхтя раздеваться.
– Федя, закрой дверь. Времени мало, сейчас сюда набежит тьма
народу, докторишки. Слушай меня внимательно. Два ранения, оба слепые, но пули
вытащить пока нельзя. Там какая-то ерунда получилась с револьвером, с наганом,
маузером, черт знает, не помню. Потеряли его, умственные недоноски, потеряли в
суматохе. Поэтому пули пока пусть сидят!
– Какие пули, Владимир Ильич? – изумленно прошептал Федор. –
Куда вы ранены? Что все-таки случилось?
– Покушение случилось, вот что. Стреляли в меня. Стреляли. Я
упал. Две пули. Одна вот тут, справа, в шее. Ну, помнишь, мы говорили?
Счастливый ход пули! Вторая, допустим, в левом плече. Черт, как больно. Что
там, посмотри!
Вождь сидел на своей узкой койке, голый до пояса, белокожий,
рыхлый. Ни на безволосой груди, ни на спине, покрытой бледными крупными
веснушками, Федор не заметил ни единой ранки. Левое плечо припухло, на нем был
большой сиреневый кровоподтек. Федор стал медленно прощупывать руку, от кисти
вверх. Вождь морщился и тихо чертыхался.
– Владимир Ильич, кажется, у вас перелом плечевой кости.
Пальцами пошевелите. Вот здесь больно? А тут?
– Везде больно! Все, не трогай больше, дай передохнуть.
Перелом. Так я и знал.
– Нужно сделать рентгеновский снимок, гипс наложить.
– Завтра. Все завтра. Накрой меня. Холодно. Придумай
что-нибудь, чтобы не болело так сильно. Упал неудачно, со всего размаху, на
руку, я же им не артист, не цирковой акробат, чтобы падать грамотно. И еще,
честно тебе скажу, я до последнего момента боялся – вдруг возьмут, да и правда
укокошат товарища Ленина? Укокошат, с коммунистическим приветом. Яков – хитрая
бестия, что там у него в башке, один черт разберет. Ты все понял про пули?
Маняше, Наде ни слова. В меня стреляли. Ранили в руку. Раны легкие, скоро все
пройдет.
Ильич откинулся на подушки, закрыл глаза. Лицо его казалось
спокойным и усталым, словно он только что закончил важную тяжелую работу и был
вполне удовлетворен результатом.
Чтобы сделать элементарную фиксирующую повязку на сломанную
руку вождя мирового пролетариата, пришлось рвать простыню, резать тупыми
ножницами толстый картон канцелярской папки. За этим занятием застала Федора
Мария Ильинична.
– Он меня к себе не пускает, ничего не говорит. Федор, что
вы делаете?
– Шину.
– Что? Перелом у него?
– Пуля раздробила плечевую кость, – пробормотал Федор и
почувствовал, что сильно краснеет, – ранения слепые. Жизненно важные органы не
задеты. Пульс хороший. Не волнуйтесь, Мария Ильинична.
– Как же? Как не волноваться? Вы сказали ранения? Не одно?
Сколько?
– Два. Всего два.
Она отвернулась и вдруг быстро, неловко перекрестилась. У
Федора отчетливо прозвучал в ушах пьяный голос Мастера: «Хотите остаться
чистеньким? Не выйдет. Вам придется участвовать».
Вернувшись в комнату, он застал там Свердлова. Яков
Михайлович успел войти бесшумно, сидел на койке у ног вождя и что-то тихо,
возбужденно говорил. При появлении Федора напрягся, замолчал на полуслове.
– Продолжайте, Яков, времени нет на такие долгие паузы, –
жестко произнес вождь.
Но Свердлов молчал и смотрел на Федора. Пенсне блестело,
губы побелели и сжались.
– Продолжайте! – повторил вождь.
Свердлов кашлянул, слегка передернул плечами, отвернулся от
Федора и продолжил:
