– Видите ли, Михаил Павлович, – Зубов тяжело вздохнул, – у
нас ничего нет, кроме этой замечательной шапки. Допустим, Соня решила немного
погулять перед тем, как зайти в здание. Погода была отличная, солнышко,
никакого ветра, штиль на море. Она гуляла и нечаянно выронила шапку. Не
забывайте, чтобы провести такую инсценировку, им пришлось убить человека.
Молодую женщину. Как-то все это, знаете ли, слишком…
– Нет, это не слишком. – Старик резко отбросил вилку, она
упала на пол. – Для них это совсем не слишком, уважаемый Иван Анатольевич. Вы
просто до сих пор не поняли, с кем мы имеем дело.
– Михаил Павлович, разве не вы говорили мне еще вчера, что
понятия не имеете, кто они такие?
– Я имею понятие, на самом деле я достаточно много знаю о
них. Просто по инерции я врал вам, точно так же, как врал самому себе многие
годы. Но об этом позже. Пожалуйста, очень вас прошу, повторите по-немецки, для
Герды, то, что вы сказали мне о шапке. Она ее связала, она ее нашла. Она
родилась в этом городе и знает здесь каждый уголок.
Герда стояла у стола с дымящимся кофейником и смотрела на
Зубова. Он попросил ее сесть и повторил ей все свои доводы по-немецки.
– Ерунда, – спокойно сказала Герда, выслушав его. – Софи не
могла уйти так далеко, даже если бы и решила погулять немного.
– Разве далеко? От здания лаборатории до заброшенной
пристани всего пара километров.
– У Софи на плече висела тяжелая сумка. Песок вязкий. Она
очень поздно легла спать и рано встала. Она вообще не имеет привычки гулять по
утрам. Единственное, что она могла сделать, это посидеть на перевернутой лодке
возле лаборатории и выкурить сигарету. Она всегда так делает, потому что я
ворчу на нее, если она курит дома.
– Чистая правда, – слабо улыбнулся Данилов, – иногда я
провожаю ее в лабораторию, и, если погода позволяет, мы минут десять сидим на
этой лодке.
– Кристина, официантка ресторана «Устричный рай», видела
яхту, – сказала Герда, – этот ресторан последний, на границе пляжа. В тот день
она пришла на работу пораньше и удивилась, что яхта встала на якорь в таком
странном месте. Обычно они стоят у новой пристани. Послушайте, господа, вы
будете наконец завтракать? Или прикажете отдать все это соседским собакам? –
Герда сорвала фартук, бросила на стул и вышла, хлопнув дверью.
– Отправилась к себе, плакать, – прошептал Данилов.
– Может, пойти к ней, извиниться? – растерянно спросил
Зубов.
– Не надо. Она не слабоумная, чтобы обижаться из-за
недоеденного завтрака. Пусть поплачет, ей станет легче. Я бы тоже с
удовольствием порыдал сейчас, но мне раскисать нельзя.
– Я хочу поговорить с официанткой Кристиной, которая видела
яхту, – сказал Зубов и залпом допил свой кофе.
– Вряд ли это имеет смысл. Герда вытянула из нее все, что
возможно. Большая шикарная яхта стояла примерно в километре от берега. Когда
вспыхнул пожар, никакого судна уже не было.
– Еще кто-то мог видеть яхту? Береговой уборщик, отдыхающие?
– Теоретически – да. Но чтобы опросить всех, придется
задействовать полицию. Я не убежден, что это принесет пользу.
Зубову хотелось выкурить сигарету после кофе, он
нерешительно вертел в руках пачку.
– Курите, не стесняйтесь, – разрешил Данилов. – Герда
мгновенно прибежит. Пусть уж лучше ругается, чем рыдает там в одиночестве.
И правда, стоило Ивану Анатольевичу щелкнуть зажигалкой,
послышался топот, распахнулась дверь.
– Сию минуту погасите сигарету! – скомандовала Герда. – Это
вредно для вашего горла и для сердца Микки. Я вовсе не желаю быть пассивным
курильщиком.
– Хорошо, я выйду на улицу, – смиренно кивнул Зубов.
– Нет. Вчера у вас была высокая температура. К тому же вы
меня бесцеремонно перебили, я еще не все рассказала. Извольте дослушать. Это
важно.
– Да, Герда, конечно, простите. – Зубов загасил сигарету,
помахал рукой, чтобы разогнать дым.
– Никто вас не перебивал, – проворчал Данилов, – вы сами
убежали.
Герда грозно стрельнула на него глазами, но не сочла нужным
ответить. Схватила пепельницу, окурок вытряхнула в унитаз гостевого туалета,
шумно спустила воду, вернулась и быстро, мрачно произнесла:
– Старик Клаус, смотритель несуществующего музея на старом
маяке, иногда бывает там, проводит много часов, у него страсть фотографировать
корабли. Шансов у нас почти нет. После смерти жены старик не в своем уме. Но я
попробую поговорить с ним, я знаю его с детства. Господин Зубов, вам сегодня
выходить нельзя, вы должны отлежаться. И не вздумайте курить, я все равно
почувствую запах, даже если вы все тут откроете настежь и устроите сквозняк.
* * *
Москва, 1918
В квартире вождя надрывался телефон, при каждом очередном
звонке Ильич вздрагивал и морщился. Лицо его побледнело, нос заострился. Федор
видел, что к боли в сломанной руке прибавился приступ тяжелейшей мигрени.
В прихожей нарастал шум, голоса, шаги. Вошел Луначарский,
застыл, глядя сверху вниз на вождя трагическим преданным взглядом.
– Ну, чего уж тут смотреть? – пробормотал Ленин. – Идите,
идите, Анатолий Васильевич.
– Врачи прибыли, – тихо сообщил Луначарский, – раздеваются,
руки моют, сейчас явятся сюда.
– Кто?
– Профессор Винокуров, Семашко Николай Александрович и еще
там, кажется, Обух, Минц. Доктор Розанов должен подъехать минут через двадцать.
– К черту их. Я устал как собака. Пусть катятся к черту.
Бонч и Луначарский переглянулись.
– Идите, Анатолий Васильевич, – повторил вождь и добавил с
вымученной улыбкой: – Спасибо, что навестили.
– Владимир Ильич, вы не волнуйтесь, доктора все свои, –
сказал Бонч, когда закрылась дверь за Луначарским.
– Уж понятно, не чужие, – Ленин зло прищурился. – Зачем столько?
– Яков решил, чем больше, тем лучше.
– Да, теперь Яков у нас тут главный. Он все решает. Он
решает, а вы единодушно одобряете. Благолепие.
– Ну, зачем вы так, Владимир Ильич? – сконфузился Бонч.
На пороге появился нарком здравоохранения Семашко, за ним
трое незнакомых пожилых мужчин, один в белом халате, с докторским саквояжем.
Федор сидел на стуле, рядом с койкой, хотел встать, поздороваться, но вождь
тронул его пальцы здоровой правой рукой и быстро, чуть слышно прошептал:
