Больше всего ему хотелось убежать подальше, нырнуть в
какой-нибудь ресторанчик, отогреться, выпить коньяку или лучше глинтвейну.
Однако бежать он не стал. Спокойно обошел мрачное здание, нашел внутренний
двор. Там, сразу за воротами, курили двое мужчин в халатах.
– А, здравствуйте, – сказал Зубов, словно именно их искал, –
скажите, вы случайно не знаете, как чувствует себя сын доктора Раушнинг? Я
слышал, с ним приключилась беда.
Мужчины переглянулись и удивленно пожали плечами.
– Сын доктора Раушнинг? Вы ничего не путаете?
– Ну, у вас тут работает доктор Раушнинг, эксперт, патологоанатом.
Высокая, крупная женщина, с такими пышными рыжими волосами.
– Гудрун! Да, конечно, она тут работает. Но, насколько мне
известно, у нее нет детей.
– Благодарю вас. – Зубов улыбнулся, помахал рукой и быстро
пошел прочь.
Словно в подарок ему лично, небо расчистилось, выглянуло
солнце. Иван Анатольевич почти бежал и согревался на ходу. По дороге попался
маленький уютный ресторан. Он первым делом вымыл руки, заказал себе рюмку
коньяка, суп с фрикадельками, глинтвейн.
Когда принесли коньяк, он выпил за Сонино здоровье. Там, в
холодильнике, лежала вовсе не она. Да, ничего не осталось от мягких тканей.
Обугленный череп со страшным оскалом. Но пропорции лица, форму головы
рассмотреть можно.
У Сони широкий, выпуклый лоб. А у женщины из холодильника
лоб узкий, плоский, скошенный назад. Надбровные дуги крупные, низкие, сильно
выступают вперед. Подбородок у Сони аккуратный, остренький, а у той несчастной
он тяжелый, квадратный, нижняя челюсть массивная, зубы мелкие.
«Кто угодно, только не Соня, теперь у меня нет никаких
сомнений, – думал Зубов, – пожалуй, ради этого стоило провести два часа в
холодильнике наедине с покойниками».
Рядом с рестораном было интернет-кафе. Иван Анатольевич
отправил послание юристу компании «Генцлер» господину Краузе.
«Дорогой Генрих!
Надо сделать все возможное, чтобы отстранить от экспертизы
доктора Гудрун Раушнинг. Я имел удовольствие с ней познакомиться сегодня. Она у
меня не вызвала доверия. Узнайте, пожалуйста, о ней все, что сумеете, через свои
каналы. Возможны разные подтасовки результатов экспертизы в пользу страховой
компании. Подробности при встрече.
Иван».
Глава двадцать первая
Москва, 1918
Керосину в лампе осталось совсем мало. Михаил Владимирович
погасил фитиль, закрыл тетрадь, прихлопнул ладонью лиловую замшевую обложку,
тихо, внятно произнес:
– Сжечь ее. И кончено.
Он долго сидел за столом в темноте, съежившись, обхватив
себя руками за плечи. В доме все спали. Выл ветер, фонари не горели, и
казалось, там, снаружи, вообще ничего нет.
– «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух
Божий носился над водою», – пробормотал профессор.
Он хотел встать, добраться до дивана, лечь, но сил совсем не
осталось. Шевельнуться было невозможно.
«Возьму и помру этой ночью, – вяло думал Михаил
Владимирович. – Да, пожалуй, это будет хорошо. Никаких забот о капусте, о пшенке.
Никаких великих вождей, сумасшедших чекистов, допросов, обысков, голодных
спазмов и нравственных мучений. Тишина, благодать. Как сказал Антон Павлович
Чехов, мертвые сраму не имут, но смердят страшно. А за гробы сейчас дерут
бешеные деньжищи. Самый ходовой товар. Без моего пайка, а главное, без моих
левых гонораров дети и няня зиму, конечно, не протянут. Танечка одна не
справится, даже если бросит учебу, станет работать сутками. Да и не дадут ей
работать, сразу арестуют. Нет, помирать нельзя. Господи, прости меня, старого
дурака».
Он заставил себя встать, подвигал руками, попробовал сделать
пару приседаний, наклонов, но колени задрожали, перед глазами поплыли белые
звезды, голова закружилась, он потерял равновесие, чуть не упал, еще раз
обозвал себя старым дураком, повторил решительно несколько раз:
– Сжечь тетрадь, и кончено! Кончено!
В холодную, с апреля нетопленную печь он бросил стопку
газет. Долго чиркал сырыми спичками, наконец бумага вспыхнула, встала дыбом. В
огне поднялся и затрепетал портрет на первой странице «Известий». Широкие
калмыцкие скулы, короткий плоский нос, высокий лоб, переходящий в просторную
лысину, аккуратная бородка.
Подсвеченное сзади веселым пламенем, лицо вдруг ожило,
порозовело, зашевелилось. Губы под жесткими усиками дернулись, улыбнулись, и
Михаилу Владимировичу ясно почудился сиплый смешок, резкая картавая речь: «Вот
так болит голова, болит, а потом раз – и кондрашка. Мне еще давно один
крестьянин сказал: ты, Ильич, помрешь от кондрашки. Шея у тебя уж больно короткая».
Лицо на газетной странице подмигнуло в последний раз и
почернело, скорчилось, исчезло в огне.
Михаил Владимирович раздумал жечь свою тетрадь, спрятал ее
под подушку, лег на диван, накрылся шинелью, свернулся калачиком, почти
задремал, но скуластый человек с бородкой опять возник перед ним, на этот раз
объемный, цветной, мало похожий на газетное изображение.
На фотографиях Ленин казался брюнетом. На самом деле бородка
и усы были рыжими, с проседью. К тому же для портретных съемок он бородку свою
приглаживал и в объектив смотрел особенным пронзительным взглядом. На портретах
он выглядел строгим, спокойным и могучим. В жизни был маленьким, коренастым,
подвижным и болезненно нервным. Он гримасничал и легко срывался на крик. А шея
у него правда была короткая, но эта анатомическая особенность ничем не угрожала
здоровью.
«Мозг. Конечно же мозг!»
На рассвете профессор Свешников проснулся весь в липком
поту. В квартире стояла тишина. Он на цыпочках прошел в ванную, разделся,
кое-как вымылся холодной водой из подвесного рукомойника, почистил зубы смесью
мелко истолченного древесного угля с солью. Старинное домашнее средство было
ничуть не хуже зубного порошка, который давно исчез из обихода.
Все в доме спали. Михаил Владимирович разжег примус на
кухне. Пока закипала вода в чайнике, он просматривал газеты.
«Пуля, пройдя под левой лопаткой, проникла в грудную
полость, повредила верхнюю долю легкого, вызвав кровоизлияние в плевру. Далее
пуля проскользнула позади глотки и, столкнувшись с позвоночником, изменила свое
направление и застряла в правой стороне шеи, под кожей, выше ключицы».
«Другая пуля проникла в левое плечо, раздробила кость и
застряла под кожей левой плечевой области».
«Своеобразный, счастливый ход пули, которая, пройдя шею
слева направо, сейчас же непосредственно впереди позвоночника, между ним и
глоткой, не поранила больших сосудов шеи. Уклонись она на один миллиметр,
Владимира Ильича, конечно, уже бы не было в живых».
