Похожим образом в последующие полчаса были проданы совсем молодой жеребец, рогатый тяжеловоз и еще один мохнатик-ловкач. У ребят начали затекать ноги, плечи болели от случайных тычков, а копившееся напряжение заставляло сердце сжиматься, вызывая приступы удушья. И когда казалось, что больше Глиняным нечего предложить покупателям, на сцену вывели еще двоих звероморфов. Первым шел четвероногий ящер (словно уменьшенная копия Старшего Брата Артефициалии), старый и полуслепой. А вот вторым…
Даже не прикасаясь к Крумму, наши герои почувствовали, как напряглись мышцы саблезубого, готового броситься к помосту. Из глотки раздалось глухое вибрирующее рычание, хвост хлестнул по полосатому боку. Звероморф даже шагнул вперед, но Дмитрий бесстрашно положил руку на его загривок, ощутив, как шерсть под пальцами поднялась дыбом.
– Хочешь все испортить? – как можно спокойнее спросил мальчик, наклоняясь к уху зверя. – После всего, через что нам пришлось пройти, чтобы добраться на Торжище?
Кот замер. Еще раз хлестнул себя хвостом, мелко затрясся, но выдохнул и поник:
– Нет, друг Дима. Крумм спокоен. Не будет совершать ошибок.
Опустив голову, он больше не смотрел на сцену, где его сестра – отощавшая, но гордая, стояла между лысым распорядителем и стареющим ящером. К передней левой лапе невольницы был крепко примотан сверток, в котором находилась небольшая, но мощная бомба…
Киртана оказалась очень похожа на брата (почти как герои этой истории – друг на друга): та же желто-песочная, лишь чуть более темная полосатая шерсть… те же клыки из-под верхней губы… те же кисточки на ушах. Только глаза кошки были значительно светлее, чем у Крумма, и напоминали кристаллы самого прозрачного синдриния во всем Катакомбурге.
Рептилию продали довольно быстро и почти без торгов. Чужеродцы не могли даже представить, кому может понадобиться такое существо, к тому же довольно дряхлое на вид. Крумм же в объяснения, по понятным причинам, углубляться не хотел. А вот к последним торгам распорядитель подошел издали, прекрасно понимая, что за зубастую невольницу можно выручить куда больше…
– Братья гулы! Уважаемые арсилиты! Представители кланов! Перед вами воистину великолепный образчик! – принялся распинаться бритоголовый коротышка, заставляя Настю сжимать кулаки. – Уникальная боевая порода. Не перепрограммированная, выращенная на воле, дерзкая и опасная! Купите эту киску, и сможете сделать из нее настоящую военную машину – хоть для охраны рубежей, хоть для сведения счетов с ненавистными соседями! Первая ставка – двести сребров! Кто предложит больше?
И не успели ребята опомниться, как из толпы тут же понеслись выкрики: «Двести пятьдесят!», «Триста!», «Четыреста!» и даже «Четыреста двадцать!» Анастасия, не удержавшись от бессильного стона, покачнулась. Витька сглотнул, наблюдая, как веселятся Следопыты за троном Бордима, а Димка снова положил руку на дрожащий загривок Крумма. Киртана, будто монумент гордости и невозмутимости, застыла в одной позе, глядя вверх на ярусы амфитеатра и струны монорельсов.
– Четыреста пятьдесят! – продолжали выкрикивать со всех сторон.
– Пятьсот!
– Пятьсот двадцать!
– Почему мы не торгуемся?! – чуть ли не взвизгнула девочка, напряженная до предела. Казалось, еще немного, и у нее случится истерика. Даже в тени капюшона было заметно, как раскраснелись Настины щеки. – Они же купят ее, и тогда плану конец!
– Рано! – отрезал Виктор, и в его голосе послышались интонации Петра Петровича. – Нужно ждать, чтобы ударить последней ставкой.
Димка покачал головой. Он был согласен с братом, но ожидание, усиленное несущимися со всех сторон возгласами, изматывало пуще каторги Интерната. Свободной рукой мальчик взял сестру за ладонь, призывая проявить терпение. Теперь сквозь него, как через проводник электрического тока, до Насти долетала дрожь звероморфа. В этот же момент ей стало ясно, что, если ставка провалится, Крумм все равно бросится в атаку, и тогда не избежать беды…
– Шесть сотен! – выкрикнул высокий арсилит слева. Его тут же перекрыл голос престарелого гула с другой стороны сцены:
– Шестьсот пятьдесят!
Толпа притихла. Дети не могли знать курса на покупку разумных зверей. Но по сгустившейся вокруг помоста тишине догадались, что ставки стали крайне высоки. Распорядитель аукциона ткнул молоточком в пожилого морщинистого гула, выкрикнув:
– Шестьсот пятьдесят сребров – раз!
Настя заскулила, стиснув руку брата так, что тот поморщился от боли.
– Шестьсот пятьдесят сребров – два! – с вызовом продолжил ведущий. – Шестьсот пятьде…
– Я отдам за этого звероморфа самоцвет, известный в клане Цветокамня как Отзвук Эха!
Сначала Димка и Настя даже не сообразили, кому принадлежит ровный и оледенело-невозмутимый голос, пронесшийся над головами представителей кланов. И только через миг обоих осенило, что последнюю фразу выкрикнул их родной брат.
Молоточек лысого застыл, едва не ударив в гонг. Тишина стала еще более густой, кисельной. Казалось, помост Глиняных Следопытов накрыли стеклянным колпаком, напрочь отрезав гомон остальной арены.
К Вите начали оборачиваться. Сначала один арсилит, затем другой, потом несколько гулов, и через пять секунд на мальчика смотрела вся толпа. Охотники позади трона умолкли, а Измельчитель даже приподнялся с места.
– Ха… – только и смог выдавить распорядитель, на лице которого читалось недоумение. – Юный арсилит решил неудачно пошутить?
– Вовсе нет! – столь же звонко повторил Витя. – Отдам за кошку Отзвук Эха!
Ведущий скривился, незаметно и подобострастно покосившись на застывшего Бордима. Киртана стояла в прежней позе, словно происходящее ее совсем не интересовало. Старик, предложивший высшую ставку, надменно фыркнул, скрещивая на широкой груди толстенные руки. Крумм перестал дышать.
– Вы, юноша, должно быть, не в своем уме? – с издевкой предположил бритоголовый гул. – Речь идет о том самом Отзвуке Эха, что украшает один из Столбов Возвеличивания Цветокамня?
– Да! – не отступал Виктор.
– Ну что ж, – вымученно улыбнулся аукционист, – тогда все ясно. Шутка удалась, но мы продолжаем с прежней отметки в шестьсот пятьде…
– Это не шутка! – притянув к себе брата, мальчик торопливо откинул клапан школьного ранца, запустил руку внутрь и нащупал бархатный чехол. Вынул, разворачивая ткань и поднимая увесистую драгоценность над головой. – Нет, это не шутка! Вот Отзвук Эха, принадлежащий мне по закону. И я отдам его в качестве оплаты за этого звероморфа.
У распорядителя отвисла челюсть. У пожилого гула, что торговался последним, сквозь зубы прорвалось ругательство, от которого покраснели стоящие рядом молодые арсилитки.
В гробовом молчании Бордим Измельчитель поднялся со своего места, медленно снимая маску с железными шипами. Под ней оказалось широкое, нездорово-зеленоватое лицо, испещренное десятком шрамов. Держа шлем на сгибе мускулистой руки, вожак Глиняных прищурился, вперившись в «арсилита» свинцовым взглядом.
