— Брысь, — сказал я. — Иди домой. Ты мешаешь мне — и только. От тебя нет толку, ты сопляк с древним пистолетом, не способный даже выследить человека.
Петер Блюмме шмыгнул носом, в одной из ноздрей набух и лопнул багровый пузырь, несколько капель крови испачкали упрямо выставленный вперед подбородок.
— Я могу помогать. Никто не примет меня за жандарма или тоттмейстера. Могу быть курьером, могу ждать…
— Уходи, — я сделал вид, что снова заношу руку, но он даже не моргнул. Мне подумалось, что даже если б в ней был зажат кортик, лицо паршивца и то не переменило бы выражения. Может быть, так оно и было бы. — Я не буду с тобой даже разговаривать. Уходи домой.
Мы вышли на улицу, и от чистого воздуха, не насыщенного едкими до слез миазмами, закружилась голова. Я зашагал к рынку, слыша за спиной прерывистое дыхание подростка; он шел за мной уже не таясь, но, видимо, шаг его был слишком короток. Злость коснулась моей шеи холодным шершавым языком. Сопляк! Безмозглый мальчишка! Он решил, что мне нужна его помощь? Жалкий истеричный гимназист! Что ж, он, вероятно, знает, где я живу, ничто не помешает ему устраивать этот спектакль ежедневно, сбивая меня с толку и позволяя настоящему убийце держаться в тени. И в конце концов Петер Блюмме или действительно свалится на мостовую с моей пулей в сердце, или… Я тихо зарычал. Или убийца найдет меня раньше, пользуясь тем, что я в замешательстве.
Значит, надо сделать так, чтоб мальчишка прекратил таскаться за мной. Есть верный способ… Я прищурился. Отдать его в лапы Арнольда. Нескольких минут лишенных ласки объятий мертвеца хватит любому человеку, чтобы пересмотреть свои взгляды на практически любой вопрос. А Петер Блюмме все же мальчишка, какими бы у него ни были глаза. Арнольд справится.
Я мысленно позвал Арнольда, которого оставил среди мусора и тряпья. И впервые Арнольд не отозвался. Его присутствие, которое я ежеминутно ощущал так же привычно, как прикосновение кацбальгера к бедру, пропало.
Я словно протянул руку в глухой угол чулана, и мои напряженные пальцы вслепую шарили, цепляя только липкие клочья паутины. Я замер. Объяснение этому было лишь одно, и оно было слишком просто, чтобы осознать его полностью. Потому что значило это…
Я бросился вперед, к тому месту, где оставил Арнольда. Какой-то рыночный нищий шарахнулся у меня из-под ног, взвизгнула торговка, прилавок которой отлетел в сторону. Кажется, за мной все еще бежал Петер Блюмме — несмотря на враз поднявшуюся суматоху, я слышал приглушенный звук его шагов. Здесь, за углом… Я оставил его здесь.
Тут ничего не изменилось — тюки и ящики с мусором образовывали те же нагромождения, что и полчаса назад. Какие-то полусгнившие корзины, грязные, кишащие паразитами матрацы, яичная скорлупа… Исчез только человек в плаще с глухим капюшоном. Исчез, как будто никогда здесь прежде не был. Я растерянно переводил взгляд с одной кучи мусора на другую, это была реакция изумленного тела, а не разума — тело продолжало крутить головой, хотя даже дураку было ясно, что человек с габаритами Арнольда не смог бы здесь спрятаться, слишком мало места. Разум же, оцепеневший, точно от близкого разрыва пушечного ядра, пытался собрать из крупиц информации какое-то логическое сооружение.
Ни один тоттмейстер не смог бы увести Арнольда — я потратил не один день для того, чтобы не сомневаться в этом. Я не слышал стрельбы, не слышал жандармских свистков, не слышал и того особенного клекота воздуха, который предвещает удар фойрмейстеров…
— Господин Корф?
— Да? — я бросил это, даже не сообразив, кто окликает меня — мысли мои сейчас были слишком спутаны.
— Ваш слуга…
— Что?
Конечно, это был Петер Блюмме. Тяжело дышащий, как после утомительного бега, но не румяный, как это свойственно для людей, пробежавших добрую сотню метров, а бледный, как застиранная тряпка.
— Ваш слуга…
Сперва я не понял, о чем он, и лишь через секунду сообразил — мальчишка указывал на что-то, сокрытое между мусорными кучами. Я уже открыл было рот, чтоб жестко отчитать его — Арнольд был слишком велик: даже ляг он, и то не смог бы спрятаться здесь, — но потом увидел обрывок серой ткани. Похожей на ту, из которой был сшит его плащ. Мне понадобилось два шага, чтобы увидеть то, о чем говорит мне Петер Блюмме, вчерашний гимназист. И еще несколько секунд — чтобы понять.
У самой стены, полускрытая мятым комом газеты, рыбьими потрохами и бутылочными осколками, лежала чья-то рука с коротко остриженными ногтями, массивными крепкими пальцами и коричневыми мозолями.
Отсечена она была крайне аккуратно, по локтю, но в глаза сразу бросалась одна странность.
На срезе ее не было видно ни капли крови.
Глава 4
Когда в дверь застучали, я уже выпил второй стакан рейнского и даже задремал, откинувшись на спинку стула. Стук почти сразу повторился: судя по всему, за дверью находился человек решительный и нетерпеливый. «Или же промокший», — подумал я, беря в руку пистолет, лежавший на столе, — на улице и впрямь моросило.
К двери я подошел медленно, руку с пистолетом выставил вперед. Однако опасения мои были развеяны почти сразу же.
— Да открывай же! — гаркнули из-за двери. — Я это! О дьявол…
Уже не сомневаясь, я отложил пистолет и отодвинул скрипучий засов. В прихожую ввалился Макс — мокрый до нитки, распространяющий запах сырого сукна, запыхавшийся, взъерошенный… В прихожей сразу показалось тесно.
— Погода… — бормотал он себе под нос, остервенело срывая плащ и кивер. — Тридцать восемь мертвецов и один висельник… Это в мае-то! Ну вот, смотри, ткань уж поползла. Эх, найти бы того портного, что шил…
— Снимай мундир, будет тебе. Быстро высохнет. Да не топчи ты сапожищами по полу… Есть хочешь? Я скажу фрау Кеммерих, чтоб подала в кабинет, у нас сегодня утка с…
— К дьяволу утку, — лаконично отозвался Майер, сражающийся с пуговицами. — Я отобедал после службы. Глотку промочить будет?
— Мозельское? Рейнское?
— Не в такую погоду. Разве что грога…
— Можно и грог.
— Промок, как собака, а ведь заболеешь — тебе на лекарства и на жратву и кроны не дадут из казны… — разоблачившись, Макс выглядел еще внушительнее. Стоя в одной рубахе и брюках посреди комнаты, он походил на Гаргантюа — Гаргантюа, добродушно ворчащего, отряхивающегося, как собака, пахнущего потом и старомодной одеколонной водой. На глаза ему попался заряженный и взведенный пистолет, который я отложил на полку в прихожей. — Ого, ты теперь гостей встречаешь салютом?
Я немного смутился, хоть и понимал, что в словах приятеля нет упрека:
— Гости сейчас разные бывают. Есть и такие, которым я вместо грога предложил бы чего погорячее… Пойдем в кабинет?
— Нет уж. Там тесно, как в собачьей будке, вдобавок дрянной диван… Бывал, знаю. Давай уж на кухню. Там и грог поспеет.
