— Рядом Английский сад, если бы сейчас было лето, лучшего
места для прогулок не найти, — пробурчал князь на ухо Федору, когда таксомотор
пересек привокзальную площадь.
— Вы здесь уже бывали? — спросил Федор.
— В одной из прошлых инкарнаций, в конце пятнадцатого века я
был королем Баварии Альбрехтом Четвертым Мудрым, — сообщил князь и зевнул со
стоном.
Отель оказался маленьким, вполне уютным и недорогим. Портье
немного говорил по русски, узнал князя, обратился к нему «господин Гуржефф».
Оказалось, что два одноместных номера были заказаны телеграммой неделю назад.
— То есть вы неделю назад знали, что мы отправимся в Мюнхен?
— спросил Федор.
— Я все заранее знаю, я на сто, на двести лет вперед знаю, —
ворчал князь, поднимаясь по винтовой лестнице, — ты меня не трогай. Я плохо
спал, ты всю ночь ворочался, скрипел полкой, ходил туда сюда. Вот мой номер,
твой этажом выше. Спать буду до обеда. Тебе тоже советую. В пять спустишься
вниз.
Он уже почти закрыл дверь своего номера, но вдруг
остановился, медленно повернулся, взглянул на Федора и тихо спросил:
— Скажи, дорогой, что ты писал ночью в коридоре?
У Федора пересохло во рту. Князь не таращился, не делал
пронзительных глаз. Просто смотрел, очень внимательно и серьезно.
— «Мне не спится, нет огня, всюду мрак и сон докучный», —
произнес Федор.
— Стихи? — с легким смешком спросил князь.
— Конечно. «Стук часов лишь однозвучный раздается близ
меня».
— Ты сочиняешь стихи?
— Нет. Это не мои стихи.
— Зачем же ты писал, если это другой уже сочинил?
— Я пытался вспомнить. «Жизни мышья беготня, что тревожишь
ты меня?» Я очень люблю Пушкина. Тренирую память. «Стихи, сочиненные ночью, во
время бессонницы». У меня как раз была бессонница, вы храпели страшно.
Князь еще минуту смотрел на него, потом покачал головой,
лукаво прищурился и погрозил пальцем:
— Ай, врешь, дорогой!
— Нет. Это правда! — с вызовом воскликнул Федор, опасаясь
даже подумать о том, что князь может знать про письмо.
— Врешь, вре-ешь, насквозь тебя вижу, все врешь, — пропел
князь, — я никогда не храплю.
Федор едва доплелся вверх по винтовой лестнице до своего
номера. Закрылся на три оборота. В зеркале над умывальником он увидел, что на
губах остались едва заметные синие пятна от чернильного карандаша.
Глава 22
Москва, 2007
Иван Анатольевич Зубов все-таки уговорил упрямого старика не
брать с собой в степь Мнемозину. Щенка оставили дома у Зубова. Чтобы добиться
этого, Ивану Анатольевичу пришлось привести в гости к Агапкину свою
четырехлетнюю внучку Дашу.
Ребенок и щенок мгновенно нашли общий язык, обо всем забыли
и занимались только друг другом. Старик хмуро наблюдал их возню, Зубов стал
дразнить его: ревнуете? Вы эгоист и собственник, готовы ради трех дней
накормить бедное животное успокоительным, посадить в клетку, тащить в самолете
туда, обратно, лишь бы только было по вашему.
Старик надулся, долго молчал, сопел, но все-таки согласился.
Вообще из-за этой поездки Иван Анатольевич нервничал ужасно.
Агапкин категорически требовал полнейшей секретности, запретил сообщать об их
прилете даже Диме Савельеву. Он считал, что Дима обязан неотлучно быть при Соне
и встретить их в аэропорту ему просто некогда. Что касается двух других
сотрудников службы безопасности, то им тем более знать ничего не следует.
Проговорятся Кольту, а он Йорубе. И тогда все пропало.
Что все и почему пропало, старик не объяснял. Сам, без
помощи Зубова, заказал по Интернету номер на двоих в какой-то маленькой частной
гостинице. На вопрос Зубова, как они будут передвигаться без машины, брякнул:
верхом поскачем! Зубов смиренно кивнул, но позволил себе заметить, что вряд ли
удастся сразу в аэропорту Вуду-Шамбальска найти двух оседланных коней.
Рейс задерживался, аэропорт Вуду-Шамбальска не принимал
из-за метеоусловий. По степи гулял ураганный ветер, мела метель. Ранним утром
Зубов и Агапкин в кафе в Домодедове ждали, когда объявят посадку.
Иван Анатольевич запивал пиццу крепким кофе. Федор Федорович
не спеша смаковал подтаявшее клубничное мороженое, приговаривая:
— А вот могу себе позволить, и ничего страшного.
Зубов сидел как на иголках, каждые полчаса бегал взглянуть
на табло. Напротив нужного рейса все так же висело слово «задерживается».
На прилавке газетного киоска Иван Анатольевич увидел тонкий
глянцевый журнал «Светоч», первый номер печатного органа ПОЧЦ с портретом
Светика в венке из васильков на обложке. Остановился в раздумье, но не стал
покупать и даже пролистывать. Всякое напоминание о ПОЧЦ мгновенно портило
настроение. Зубов предчувствовал, что участие в этой авантюре не только
подорвет репутацию его уважаемого шефа, но серьезно усложнит работу службы
безопасности. Инициатор создания ПОЧЦ Тамерланов, личность более чем сомнительная,
правит своей степью как какой-нибудь древний восточный деспот, у него там даже
не феодализм. Рабовладение. Наркотиками торгует. Дикая трава кхведо растет в
степи буйно, сама собой, как у нас крапива. Чем больше ее косят, тем гуще
вырастает. На черном рынке ценится выше конопли.
«Партия общечеловеческих ценностей. Тоже мне, борцы за
нравственность, — ворчал про себя Зубов, — лучистое сиянье доброты. ЛСД.
Издевательство. Гадость».
Когда он вернулся в кафе, старик держал во рту сигарету из
его пачки и тщетно щелкал зажигалкой.
— С ума сошли? — Иван Анатольевич выдернул сигарету, сломал,
кинул в пепельницу.
— Ладно тебе, — Агапкин виновато улыбнулся, — сам дымишь, по
пачке в день. Ну что, мы полетим когда-нибудь?
— Никто не знает. Пурга.
Старик пожевал губами, собрал ложечкой остатки мороженого,
облизнулся и произнес задумчиво:
— Тогда тоже была пурга.
— Когда тогда?
— В марте двадцать девятого года. Обычно в степи перед
весной ветра бешеные, и если снег, то обязательно пурга. Видишь, как странно.
Пятое марта двадцать девятого — самый ужасный день в моей жизни.
— Почему?
— Не скажу.
— Ну, как хотите, — Зубов пожал плечами.
— Зато пятое марта пятьдесят третьего — самый счастливый. А
сегодня, между прочим, четвертое марта. Вот и не верь после этого в
нумерологию.
