— Фазиль, а при чем здесь малый бизнес? — спросила Соня.
— Да при том, что Йоруба вудут, значит, шамбалы — люди
второго сорта. Не только в бизнесе, везде. Я, между прочим, окончил факультет
иностранных языков пединститута в Уфе, по английски, по французски болтаю
свободно. Но учителем в школу меня не возьмут, хотя учителей не хватает. Потому
что я шамбал. Вот в обслугу, шофером — пожалуйста. Йорубе нужен шофер с
иностранными языками, к нему часто приезжают зарубежные гости.
— Но шофер Йорубы, наверное, получает больше, чем школьный
учитель? — спросил Дима.
— Да, больше, и я терплю, потому что у меня родители старые,
жена и маленький сын. Но если бы я был учителем, я бы подрабатывал частными
уроками, переводами. И кстати, школьные учителя у нас получают прилично. Это
политика Йорубы. Он вкладывает деньги в идеологию. Детей могут учить только
вудуты. На местном телевидении, в прессе, на радио — вудуты. Шамбала берут
слесарем, уборщицей, дворником.
— Как различают, кто вудут, кто шамбал? — спросил Дима.
— По фамилиям. В паспортном номере это закодировано. Да
вообще у нас и так все про всех знают.
— То есть шамбалы что-то вроде касты неприкасаемых, как в
Индии?
— Нет, это совсем другая система. Изначально вудуты и
шамбалы равны, только религии разные. Шамбалы уже пять тысяч лет верят в
единого бога, который все сотворил, а вудуты язычники, у них богов много,
главный Сонорх, и еще целая куча. За пять тысяч лет ничего не изменилось, хотя
в четырнадцатом веке все дружно приняли мусульманство, в двадцатом веке стали
коммунистами-атеистами.
— Погоди, ты говорил, у шамбалов Сонорх — главный демон, —
напомнил Дима, — как он может быть главным богом у вудутов?
— Вот так, — Фазиль развел руками, — в этом суть проблемы.
— А язык у вас общий, шамбальский, или у вудутов есть свой?
— спросила Соня.
— Язык общий, степь общая. Когда-то давно явились жрецы
сонорхи, обратили вудутов в свою веру, а шамбалы не поддались. С тех пор у
вудутов все наоборот. Например, вот Хзэ, о котором я вам рассказывал, он у них
учитель, пророк.
— Хзэ по шамбальски рак. Если язык один, как же тогда? —
спросила Соня.
— Очень просто. Слово в этом значении не употребляют, и все.
Болезни называют по русски или по латыни. Врачи теперь только вудуты. А между
прочим, шамбалы как раз были всегда самые искусные лекари. Но об этом нельзя
вспоминать.
— Что значит — нельзя? — спросил Дима.
— То и значит. Ни культуры, ни письменности, ни мифологии
как бы не существовало. Старики, вроде Дассама, что-то еще помнят.
— То есть был когда-то шамбальский алфавит?
— Конечно. Не всегда же мы пользовались кириллицей. Был
алфавит, пять тысяч лет назад, а может, и еще раньше. Писали на глиняных
табличках, потом на эбру, вроде египетского папируса, делали из растения
какого-то, но секрет утерян. И самих эбру не осталось. Все забрали сонорхи.
— Может, в раскопках что-то обнаружится?
— Не знаю, вряд ли. Остановился маятник.
— Какой маятник?
— Ну, раньше было какое-то движение, что-то менялось. Вудуты
и шамбалы воевали, мирились, опять воевали, то одни побеждали, то другие.
Маятник качался, а сейчас остановился. Девяносто лет вудуты наверху, шамбалы
внизу. Остановился маятник.
— Почему? — спросила Соня.
Фазиль как будто не услышал вопроса. Узкие глаза смотрели
сквозь Соню.
— Фазиль, — окликнул его Дима, — но у вас тут живет много
ссыльных, из России, из Прибалтики. Они тоже делятся на вудутов и шамбалов?
— Не все. Только если женятся или замуж выходят за местных.
— Он поднялся. — Ладно, пора нам. Ждут в бутике. Банкет начинается рано, надо
вещи ваши забрать от Эльзы. Пусть пока у меня в багажнике полежат.
— Нам счет не принесли, — сказал Дима.
— Какой счет? Вы гости! Не обижайте Рустамку, у него и так
проблемы.
Рустамка вышел проводить их.
— Б-б-буду ждать в-в-вас, к Эльзе н-не в возвращайтесь. — Он
собирался сказать что-то еще, но не получилось или не захотел, потому что за
спиной у него маячил официант с лицом китайского болванчика.
Мюнхен, 1922
Дождь затих, но сильно похолодало, ветер рвал из рук
огромные черные зонты, которые Федор и доктор Крафт позаимствовали в отеле.
Деревья вдоль аллеи скрипели, клонились, с голых веток в лицо летели брызги.
— Я узнал о вас от генерала Данилова, зятя Микки, — сказал
доктор. — В Берлине за вами следили люди из «Ледового похода». Слышали о такой
организации?
— Да, конечно. Данилов — один из ее руководителей.
— Вот потому они вас и вели. Можно сказать, охраняли. Там
еще были наблюдатели, один явился к вам в пансион. Он работает на ЧК. Видите,
как много я о вас знаю, — доктор улыбнулся, — это все Павел. Он чудесный
человек, умница, рвется воевать с большевиками… Ладно, у нас не так много
времени. Расскажите мне о Микки.
— Михаил Владимирович написал вам письмо. Но дело в том, что
люди, которые меня сюда отправили, они не знают… Не должны знать… — Федор
запнулся и почувствовал, что краснеет.
Доктор тронул его плечо и ободряюще улыбнулся.
— Люди, которые вас отправили, интересуют меня значительно
меньше, чем Микки. Ну, где же письмо?
— Я не решился везти его через границу, выучил наизусть.
— И можете пересказать дословно?
— Попробую. — Федор остановился, стал поправлять согнувшуюся
спицу зонта.
Руки слегка дрожали, он то и дело оглядывался, прислушивался
к шуму ветра, скрипу стволов, шороху веток.
— Закройте зонт, дождь кончился. Не волнуйтесь, мы тут с
вами одни.
— «Дорогой Эрни…» — Федор глубоко вздохнул, откашлялся и
прочитал все письмо, от начала до конца, без запинки.
Доктор шел рядом, низко опустив голову, слушал молча и потом
продолжал молчать еще несколько минут. Достал портсигар, протянул Федору. Ветер
задувал спички.
— Вон там беседка, внутри должны быть скамейки. Пойдемте,
там по крайней мере сухо и не так дует.
Посреди лужайки, на пересечении аллей, возвышалось круглое
сооружение неоклассического стиля, с толстыми ободранными колоннами.
— Ответ я напишу, но, конечно, не сразу, — сказал доктор,
усаживаясь на каменную скамью. — Микки задал непростой вопрос, мне нужно
подумать.
