— Нейропептиды, — пробормотал капитан и покачал головой. —
Вот надо же, помирает человек, а в голове что? Нейропептиды.
Из-за поворота с воем вылетел реанимобиль, остановился
рядом.
— Что за черт, почему вторая «скорая»? — удивился капитан и
пошел вразвалку к бригаде.
Соня пошла с ним, но ее остановил старший лейтенант.
— Сядьте, пожалуйста, в машину.
Не глядя на него, Соня бросилась к Максу.
— Стойте, куда? — крикнул лейтенант.
Макса перекладывали на носилки. Эта бригада в отличие от
первой обращалась с ним бережно, как с живым.
— Он жив? Вы спасете его? — спросила Соня.
— Шансов мало, но попробуем, — пожилой врач влез в фургон
следом за носилками, дверцы захлопнулись, реанимобиль сорвался с места, взвыла
сирена.
Несколько зевак все не расходились, в их ряды вернулась
спортивная старуха.
— Ну, правильно, сейчас как раз на органы и заберут, чего ж
добру пропадать, — сказал маленький тощий мужчина с длинными, крашенными в
жгучий черный цвет волосами.
— Ага, точно! Это мафия медицинская работает, у них все
налажено, — подхватила старуха.
— Милиция тоже в доле, само собой, в доле, — возбужденно
продолжал крашеный, — все шито крыто, документиков при нем нетути, согласия
родственников не требуется, все его потроха, печенка, селезенка, почки,
аккуратно вытащат, по холодильникам разложат и продадут богатеньким, которые
свое здоровье всякими излишествами загубили. Деньжищи, подумать страшно,
миллионы в свободной валюте!
— Как нет документов? Откуда вы знаете? — спросила Соня.
Крашеный повернулся всем корпусом, уставился на Соню, дернул
головой и громко произнес:
— Она стояла с ним, она его толкнула под колеса! Я видел!
— Так, минуточку, — вмешался лейтенант, — что вы видели,
гражданин? Документы ваши будьте любезны.
Крашеный мгновенно достал паспорт из-за пазухи, протянул
лейтенанту.
— Пожалуйста, готов выступить свидетелем, вот эта девушка
стояла рядом с убитым мужчиной, они говорили о чем-то, потом она сильно
толкнула его на проезжую часть, как раз под колеса.
— Где именно они стояли? Можете показать? — спросил
лейтенант, брезгливо морщась, и вернул паспорт.
Крашеная голова опять дернулась, глаза быстро, тревожно
забегали.
— Вот, прямо тут и стояли, где все произошло.
— Тут? На проезжей части?
— Ой, ладно врать-то, — подала голос спортивная старуха, —
стояли они на тротуаре, а сбили его вон аж где, посередине мостовой, и никто
никого не толкал. Он пошел через дорогу, она осталась и к нему потом побежала,
когда уж он упал.
Соня не могла произнести ни слова, она, не отрываясь,
глядела на крашеного. Даже сквозь пелену мокрого снега было видно, какая
странная у него мимика, как быстро и без всякого соответствия с произносимым
текстом меняется выражение маленького сморщенного лица. Ходуном ходят кустистые
седые брови, губы пучатся трубочкой, чмокают, растягиваются в лягушачьей сжатой
улыбке, и весь он непрерывно движется, подергивается, словно на шарнирах.
— Да что вы бабу слушаете, товарищ милиционер? У них все
заранее сговорено! Они ж нас ненавидят, суки хитрые, что молодые, что старые!
Они нас истребляют, сначала по одному, потом скопом, вон, в Европе сплошное
бабье в политике, мужиков совсем не осталось, всех извели феминистки проклятые!
— монотонно, на одной высокой тоскливой ноте, кричал крашеный.
— Ты что несешь, слабоумный? Товарищ милиционер, что он
несет? Да по нему психушка плачет! — мощным басом перекрикивала его спортивная
старуха.
— Вот вот, и по психушкам нас распихают, сколько уж людей
споили, истребили, до белой горячки, до петли довели бабы!
— Это кто ж вас, гаденышей, спаивает, кто вас истребляет?
Сами вы, сволочи, себя губите, пьете, в игральные автоматы играете! — старуха
схватила крашеного за шиворот, тряхнула.
Если бы не лейтенант, они бы подрались, и ясно, что победила
бы старуха. Соня так и не узнала, чем закончилась дискуссия, ее увел толстый
капитан, усадил в машину.
— Ну, психов развелось, — он достал из бардачка пачку
сигарет, протянул Соне, — хотите?
— Спасибо, у меня есть.
Минуту молча курили. Соня назвала свой адрес, потом
спросила:
— Вы записали номер той, первой «скорой»? Откуда вообще она
взялась? Разве могут врачи бросить живого человека посреди улицы?
— Перестаньте, — поморщился капитан, — вы прямо как тот
недоумок, честное слово. И так голова идет кругом. Слушайте, а может, вы
все-таки ошиблись? Может, этот ваш Макс Олдридж никакой не американец?
— Вы же видели его документы.
— Ничего при нем нет. Ни паспорта, ни прав водительских, ни
карточек кредитных. Пусто, глухо.
«Бумажник, — вспомнила Соня, — в кафе при мне он доставал
бумажник из внутреннего кармана куртки».
Она открыла рот, чтобы сообщить об этом капитану, но
заметила, что водитель сейчас пропустит поворот в ее двор, и сказала:
— Вот тут налево. Мы уже приехали.
Глава 4
Москва, 1921
— А, Федя, доброе утро. Ну, как там наш Коба? — спросил
вождь, едва Агапкин переступил порог.
В маленькой столовой стол был накрыт к завтраку. Надежда
Константиновна намазывала масло на белую горбушку, не для себя, для Ленина. Он
механически жевал, прихлебывал кофе из щербатой фаянсовой чашки, сопел, хмыкал,
проглядывая свежий номер «Известий».
— Володя, твоего обожаемого Сталина оперировал Михаил
Владимирович Свешников, операция прошла успешно, тебе об этом по десять раз в
день докладывают, — заметила Мария Ильинична с той особенной,
нервно-иронической интонацией, которая появлялась у нее всякий раз, когда речь
заходила о наркоме по делам национальностей.
— Маша, тебе не стыдно? Обожаемому, драгоценному аппендикс вырезали,
— подхватила Надежда Константиновна. — Событие государственной важности, а ты
проявляешь нечуткость.
— Наоборот, я глубоко и серьезно переживаю за товарища
Сталина, — Мария Ильинична бросила в рот крошечный кусок колотого сахару. —
Роскошный мужчина, горячий, темпераментный и почти жених мой.
— Маняша, перестань, — Ленин виновато покосился на сестру. —
Ну, сколько можно язвить? Я уже признал свою ошибку, извинился перед тобой сто
раз.
