Дедушка часто ставил эту песенку и подпевал. Сейчас звучала
только мелодия, но Соня помнила слова.
Хот лирически улыбнулся, стал покачивать головой и отбивать
пальцами такт. Соню слегка затошнило, она закурила и отвернулась. Оркестр
плавно перешел к другой мелодии.
— Софи, вы не ответили. Когда вы намерены приступить к
работе?
— Не знаю.
— Что вам мешает?
— Вы.
— Наоборот, я делаю все, чтобы помочь вам.
— Цисты остались у вас. Как я могу начать работать без них?
— Ага, значит, вы ждете, что я отдам вам крылатого змея?
— Конечно, отдадите, господин Хот. Куда ж вы денетесь?
— Но ведь препарат и так у вас есть, вы влили дозу господину
Агапкину, кстати, очень успешно. Примите мои поздравления.
— Да, влила. И теперь у меня не осталось ни капли.
— Не осталось ни капли, — повторил он медленно, протяжно и
уставился в глаза Соне своими блеклыми гляделками. — Ну, а почему вы решили
покинуть лучший отель в городе? Чем вас не устраивает «Вудут Палас»?
— Там все пропитано вами, господин Хот.
— Что вы имеете в виду? — Брови Хота напряженно сдвинулись,
легкая судорога пробежала по рябым щекам.
— Там вами пахнет. У меня довольно чуткий нос.
— Где теперь вы намерены жить?
Соня решила вовсе не отвечать на этот вопрос, как будто не
слышала его, и, нарочно зевнув, произнесла:
— А вот любопытно, господин Хот, когда успела Гудрун
Раушнинг освоить профессию программиста? Она патологоанатом, если не ошибаюсь.
— Гудрун? Ах, да. Гудрун. По некоторым причинам пришлось
найти для нее работу полегче. Компьютер устроен значительно примитивней
человеческого тела. Теперь она занимается налаживанием электронного
оборудования. Если вам неприятно ее присутствие, мы переведем ее куда-нибудь в
другое место.
— В тюрьму, — пробормотала Соня.
— Вы правы, Гудрун заслуживает наказания.
— Вы тоже, господин Хот. За что вы убили доктора Макса?
— Вам было жаль его, Софи?
— Да. Мне было его очень жаль. Что он вам сделал?
Хот тихо засмеялся, взял пустой бокал, поднял, посмотрел на
свет. Одна из люстр висела прямо над столом. Свет был яркий. На белой скатерти
Соня видела четкую тень своей руки с сигаретой. Рука Хота потянулась к бутылке
с водой. Скользнул блик от стеклянного донышка бутылки. Мерцающий кружок
двигался по скатерти сам по себе. Тени от руки не было.
Хот перехватил ее взгляд, налил себе воды, отхлебнул,
поставил и медленно провел рукой над столом.
— Мы с вами не первый день знакомы, Софи, однако на яхте вы
не замечали, что тени у меня нет. Поздравляю. Вы стали наблюдательней.
— На яхте и так хватало странностей, — глухо произнесла
Соня, — вы сами как это объясняете?
— За последние семьсот лет всего лишь трое проявили интерес
к этой моей забавной особенности. Внимание к деталям было частью их профессии.
Один — художник. Двое других — шпионы. Всех их вы знаете. Альфред Плут, Федор
Агапкин и ваш дедушка, Михаил Данилов. Вы четвертая, Софи. Если в ближайшие лет
семьсот найдется еще пара тройка таких наблюдательных, я сочиню какое-нибудь
достоверное объяснение.
Глава 26
Москва, 1922
Прозвенел звонок, стало слышно, как из соседних аудиторий
повалили студенты, но старенький профессор все не мог закончить лекцию. Таня
зевала и поглядывала на часы. Она пришла в университет после суточного
дежурства в госпитале, нестерпимо хотела спать. Перед ней лежала раскрытая
тетрадь с конспектом.
— Животное маломозговое требует для урегулирования своей
жизни постоянных справок и стимулов извне, из сообщества и природной среды.
Действовать независимо от приказов среды и сообщества маломозговое животное не
способно ввиду отсутствия полноценного мыслительного аппарата. Чем примитивней
мозг, тем выше уровень подчинения среде, — громко, медленно говорил профессор и
делал долгие паузы, чтобы студенты успевали записывать.
В Таниной тетради эти замечательные фразы были уже записаны,
снабжены ехидным комментарием: «Человек — продукт социальной среды», на полях
красовался рисунок, весьма узнаваемая лохматая, бородатая голова.
Профессор шел по второму кругу, но, кажется, никто в
аудитории не замечал этого. Справа от Тани студентка из пролетариев, в красной
косынке и гимнастерке, прятала под партой вязание и сосредоточенно двигала
спицами. Слева студент красноармеец, мусоля карандаш, разгадывал крестословицу
в журнале «Безбожник». В последних рядах спали, читали, шептались, грызли
подсолнухи. На профессора никто не обращал внимания.
Таня заштриховала шевелюру и бороду, придала им
дополнительную пышность.
Приоткрылась дверь, в аудиторию скользнула молоденькая
секретарша ректора, тактично цокая каблуками, прошла прямо к кафедре и что-то
зашептала на ухо профессору. Таня облегченно вздохнула. Еще минута, и можно
бежать домой. Больше всего на свете ей хотелось нырнуть в постель, забиться под
одеяло. Но об этом мечтать не стоило. Она обещала Мише сходить в кукольный
театр. Он ждет. Спектакль начинается через полтора часа.
Секретарша исчезла, тихо прикрыв за собой дверь. Профессор,
вместо того чтобы сложить в портфель лекционные материалы, нацепил очки,
вытянул шею, растерянно оглядел аудиторию и, кашлянув, громко спросил:
— Студентка Данилова Татьяна Михайловна присутствует?
— Да, я здесь, — отозвалась Таня, еле сдерживая очередной
зевок, и встала.
— Вы Данилова? Там вас ожидают, по срочному делу.
Прямо за дверью аудитории Таню встретили два молодых
человека. Один в мышином полупальто, с обритой, необыкновенно маленькой головой
и пышными пшеничными усами.
«Животное маломозговое», — машинально повторила про себя
Таня.
Другой, черноволосый, буйно кудрявый, в добротной офицерской
шинели.
— Татьяна Михайловна, тысяча извинений, оторвали вас от
занятий, — интимно, вполголоса, начал усатый, — но тут такое дельце, батюшка
ваш Михаил Владимирович…
— Что? — испуганно перебила Таня и слегка отпрянула от
наплывающего на нее усатого лица. — Что с папой? Заболел?
— Здоров, здоров, не беспокойтесь, — заверил усатый и цепко
схватил Таню за локоть.
