— П-простите, Ив-ван Ан-натольевич, д-дверь з-завалило,
п-прид-д-д…
— Придется поработать, — бодро продолжил за него Агапкин, —
ты, Рустамка, чего ж третью лопату не прихватил? Я бы тоже с удовольствием
подвигался.
Рустам улыбнулся и сказал ему что-то по шамбальски.
Когда обошли домик, Зубов увидел выбитые окна и под
козырьком крыши хорошо сохранившуюся, намертво привинченную вывеску: «Товары
повседневного спроса». Снег у двери раскидали быстро, он был легкий, рыхлый.
Ржавая дверь открылась с жалобным скрипом.
На полу валялись старые истлевшие газеты, какие те бумаги,
тряпки. Все ожило, зашуршало, зашевелилось от ветра. Обломки прилавка,
искореженный остов старого кассового аппарата, поломанные косые полки, осколки
стекла были припорошены снегом. Иван Анатольевич едва не упал, споткнувшись о
разбухшую, твердую как камень пачку порошка «Новость».
Прошли за прилавок, в бывшую кладовку, довольно просторную,
без окон. В углу стоял огромный ржавый холодильник, рядом валялась оторванная
дверца. Рустам включил фонарь, отдал Агапкину, разбросал лопатой кучу мусора,
осколки кафельной плитки. Открылся черный квадрат, металлическая крышка люка.
Сначала Ивану Анатольевичу показалось, что они просто
спускаются в погреб по удобной железной лесенке длиной метра полтора. Внизу твердый
пол, камень или толстая прочная плитка. Фонарный луч осветил небольшое
замкнутое пространство и уперся в железную дверь. За ней была еще одна
лестница, уже длиннее и круче. Агапкин одолел ее легко, спускался, освещенный
снизу фонарем Зубова, сверху фонарем Рустама, сопел, кряхтел. Когда Зубов
протянул ему руку, сердито огрызнулся:
— Отстань, я сам.
Дальше был узкий туннель, он шел полого вниз, передвигаться
пришлось гуськом, согнувшись, мелко семеня ногами, поскольку пол оказался
довольно скользким.
— Этот лаз незаконный, Йоруба о нем не знает, — сказал
старик.
Туннель постепенно расширялся. Луч скользил по шершавым
темным стенам. Как и обещал старик, внутри было довольно тепло, к тому же
просторно. Зубов расстегнул куртку, снял и сунул в карман шарф. Старик шагал
рядом, все так же бодро. Заметив, что Зубов осветил фонариком часы, ехидно
спросил:
— Устал, чекушник?
— Я нет. А вы?
— И я нет. Еще минут сорок топать, — он провел рукой по
стене. — Древний материковый базальт, пять тысяч лет этим плитам. Слушай,
Рустам, ты как думаешь, если бы твои гениальные предки шамбалы захотели, могли
бы тут метро построить?
— З-зачем? М-метро в б-большом г-городе н-нужно, т-тут
с-степь.
— Да, степь. Древние шамбалы любили простор, воздух, много
неба, много ветра. А построить могли в принципе все что угодно, владели
технологиями, которые до сих пор не разгаданы.
Ни разу старик не остановился, чтобы передохнуть, топал
легко, словно это была увеселительная прогулка. В джинсах, кроссовках, в
короткой черной куртке на пуху, в детской вязаной шапке, со спины он выглядел
сутулым тощим мальчишкой. Зубову казалось, что вот сейчас старик повернет голову
и в фонарном луче возникнет юное лицо Феди Агапкина, которое видел Иван
Анатольевич на старых фотографиях.
Вдали мелькнул свет. Рустам шел первым, он остановился,
погасил фонарь. Несколько мгновений они стояли в абсолютной темноте и тишине.
Мутный далекий луч исчез. Опять появился, мигнул три раза, описал дугу.
— Все в порядке, — сказал Агапкин, — это нас встречают.
Рустам включил фонарь, повторил условный сигнал. Теперь два
луча двигались навстречу, приближались, скоро стал виден силуэт человека. Еще
через несколько минут Иван Анатольевич разглядел широкую куртку, вроде
телогрейки, валенки, ушанку, сморщенное темное личико, на котором сияли
огромные светло-карие глаза. Когда между ними осталось всего метров десять,
человек остановился, опустил вниз свой фонарь и произнес:
— Здравствуй, Федя. С чего ты взял, что я помогу тебе? Ты же
знаешь, нельзя вмешиваться.
Голос у него был глухой, старческий, дикция довольно четкая,
несмотря на отсутствие зубов. Говорил он на чистом русском языке, с легким акцентом.
Обращался к Агапкину так, словно они знакомы сто лет и расстались пару дней
назад.
Федор Федорович подошел к старику, обнял его и тихо
засмеялся.
— Дассам, Дассамка, не усидел, старый хитрюга, побежал
встречать. Соскучился? Не ври, соскучился. И я тоже.
— Пусти, Федя, кости переломаешь. Пойдем скорее на свет,
хочу посмотреть на тебя.
Старики зашагали вперед и заговорили по немецки. Зубов с
изумлением слушал.
— Федя, я всегда знал, что ты сумасшедший. Успокой меня,
скажи, ты вернулся, чтобы опять искать белого всадника?
— Нет, Дассам, белого всадника я давно уж не ищу, мы скоро
встретимся с ним. Ты отлично знаешь, зачем я вернулся.
— Федя, нельзя вмешиваться. И почему ты решил, что у нас
получится?
— У нас? Ты сказал, у нас? Значит, все-таки поможешь?
— Я ничего тебе не обещал и участвовать в твоих дурацких
играх не буду.
— Не будешь? А зачем в таком случае ты вытащил на свет Божий
свою говорящую стекляшку?
— Извини, Федя, это не твое дело. Просто мне понравилась
женщина, захотелось ее порадовать. Ну, так почему ты думаешь, что эпоха Хзэ
кончилась?
— Его куклы быстро ломаются. Они выдают себя гримасами
бесноватых. Он не может создать полноценное орудие с высоким интеллектом.
Каждая попытка сотворить орудие заканчивается провалом. Получаются тупые
кохобы. Но главное, ему нужен препарат. Ты понимаешь, что это значит?
— Федя, это ничего не значит. Он всегда хотел единолично
владеть и распоряжаться препаратом.
— Да. Но теперь он пожелал использовать его для себя.
— Он врет. Он никогда не открывает своих истинных намерений.
Препарат ему противопоказан, и он понимает это не хуже нас с тобой. Или ты
думаешь, он настолько ослаб, что возомнил себя человеком?
— Именно так, Дассам. Он ослаб. Он спешит, паникует. У него
нет новых идей.
— Федя, у него есть идея.
— Война между мужчинами и женщинами? Дассам, но это бред.
Идея тупа и бесплодна, как и его куклы.
— Он почти нашел орудие с высоким интеллектом.
— Кого ты имеешь в виду?
Зубов заметил, что голос Агапкина дрогнул. Впереди, в
блуждающих лучах, возникла лестница. Старики ускорили шаг.
