Градусник показал сорок два и три.
— Он так чудесно себя чувствовал! — крикнула Крупская и
закрыла лицо руками.
Прибежали врачи. Камфора, морфий, компрессы, все уж было
бесполезно. Пульс подскочил до ста тридцати, дыхание по типу Чейна-Стокса,
грозный и безнадежный признак.
Среди многих лиц мелькнул Бухарин, он в это время жил во
флигеле, отдыхал после воспаления легких. Золотое дитя, растолкав врачей,
рыдая, кинулось к ногам вождя.
Агония была невероятно мучительной, с конвульсиями, криками,
хрипами, кровавой рвотой. Но длилась недолго. Без десяти семь голова откинулась
назад, лицо побелело, руки упали. Крупская остановила все часы в доме на 18.50
и принялась завешивать зеркала.
Дом наполнялся людьми. Михаил Владимирович бродил среди них
тенью. Пора было уезжать. В прихожей натолкнулся на Марию Ильиничну.
— Надя просит, чтобы вы побыли немного, сейчас эти приедут.
Зачем оставаться, что тут теперь делать, профессор не
понимал, но пальто и шапку снял.
Балкон в гостиной был распахнут, трепетали от ледяного ветра
цветастые морозовские занавески. Вождь лежал на столе у балкона, уже обмытый, в
костюме. Прямо с заседания, на электросанях, явилось Политбюро в полном
составе, кроме Троцкого. Впереди шел Сталин, за ним Каменев, Зиновьев и прочие.
Молча сгрудились у стола. Было холодно, валил пар от многих дыханий. Все
замерли, долго никто не решался что-либо сказать или сделать первым. Сталин
решился. В тишине отчетливо прозвучали его слова:
— Да, да. Вот оно.
Он медленно обошел стол, встал удобно, приподнял голову
вождя и запечатлел на мертвых губах крепкий, чудовищно долгий поцелуй.
Все зашевелились, принялись подходить по очереди. Михаил
Владимирович выскользнул в прихожую, отыскал среди гор одежды свое пальто. Снег
скрипел под ногами. Навстречу, по аллее, бежал Федя. Михаил Владимирович обнял
его:
— Не ходи туда. Уже не за чем. Поедем отсюда скорее. Домой
хочется.
