Последовал изящный прыжок, от перекладин к кольцу на
веревке. Длинный пышный хвост взметнулся. Покачавшись на кольце, обезьянка
вернулась на перекладину, уселась поудобней и принялась жестикулировать
передними лапами. Прижала тонкие кисти к щекам, похлопала в ладоши и наконец
изобразила открытые объятья, сопроводив их счастливой детской улыбкой.
— Да, папа, это тебе не крыса, — тихо сказала Таня, — она
действительно все понимает. Во-первых, ей понравилось имя. Во-вторых, она
просится на ручки. Сам виноват. Избаловал ее. Возишься с ней, как с младенцем.
— Может, поэтому она и выжила, — Михаил Владимирович открыл
дверцу клетки. — Иди сюда, Маргоша. Только, пожалуйста, не хулигань.
Обезьянка прыгнула к нему на грудь, вскарабкалась на плечо и
прижалась к щеке. Она была размером с белку, весила не больше фунта. С плеча
она попыталась перебраться на голову, но профессор взял ее в руки и поднес к
лампе.
— Ну, смотри, как все хорошо заживает, — сказал он,
разглядывая аккуратный крестообразный шрам на выбритой макушке, — и шерсть
отрастает, можно больше не подбривать. Скоро ты опять будешь красавицей.
Далеко в прихожей послышался звонок.
— Двенадцатый час. Кого это нелегкая принесла? — проворчала
Таня и вышла из лаборатории.
Оставшись один, Михаил Владимирович вытащил фонендоскоп,
стал слушать сердце обезьянки. Оно билось часто, тревожно. Он погладил
шелковистую шерсть на спинке.
— Марго, бедная малышка, не я с тобой это сделал, не я, но
все-равно чувствую себя виноватым.
Обезьянка опять перебралась к нему на плечо и что-то быстро
забормотала. За дверью послышались шаги. Профессор хотел посадить Марго назад,
в клетку, но острые коготки крепко вцепились в джемпер.
— Добрый вечер, Михаил Владимирович. Простите за вторжение.
А, старая знакомая, мармозетка. Смотрите-ка, жива и отлично выглядит.
На пороге стоял высокий худой человек. Большелобое лицо с
правильными тонкими чертами, с жесткой линией рта было страшно бледным. Щеки
ввалились, темно карие глаза казались огромными. Черная, стянутая в талии
ремнем косоворотка, брюки, заправленные в сапоги, выглядели на нем театральным
костюмом, будто постаревший, иссушенный долгим туберкулезом мальчик из
дворянской семьи нарядился пролетарием для любительского спектакля.
— Здравствуйте, Глеб Иванович. Что-нибудь случилось?
— Нет нет, не волнуйтесь. Просто хочу вас кое с кем
познакомить.
— Глеб Иванович, опять? Зачем? — профессор жалобно
улыбнулся. — Я страшно занят, устаю, мне совершенно некогда вести эти странные
разговоры о магической подземной энергии, чтении мыслей на расстоянии,
таинственной Шамбале, стране вечного коммунизма. Да и сил нет. Я старый, мне
надо высыпаться, чтобы полноценно работать.
— А, вас замучил товарищ Дельфийский?
— Замучил. Является без приглашения, каждую неделю, со
своими пифиями. Знаете, я все время путаюсь в них. Старшую, кажется, зовут
Стефания. А молоденькие обе Клавдии.
— Наоборот, — рассмеялся гость. — Две Стефании, Клавдия
одна. Но вы можете к каждой обращаться пифия. Они отзываются. Скажите, неужели
все, что говорит Дельфийский, — бред?
— Все, что этот господин говорит, все, что он делает, не
стоит вашего внимания, Глеб Иванович. Мне кажется, ему нужна помощь хорошего
психиатра. И его пифиям тоже.
— Да, грустно, однако вам придется сегодня немного потерпеть
общество товарища Дельфийского и его пифий. Все четверо уже сидят у вас в
гостиной, а с ними еще один человек. Психиатр. Надеюсь, что хороший.
Пока они беседовали, Марго мирно заснула на плече профессора.
Гость подошел, ласково погладил рыжую гривку. Именно он, Глеб Иванович Бокий,
начальник спецотдела ВЧК, несколько месяцев назад принес Михаилу Владимировичу
умирающую обезьянку. У нее была страшная, кровоточащая рана на голове. Бокий
рассказал, что некто, возомнивший себя хирургом, решил пересадить бедной
зверушке человеческий гипофиз. Обезьянке удивительно повезло. Сотрудники ВЧК
явились с обыском именно в тот момент, когда некто собирался вскрыть зверьку
череп. Делалось это без наркоза. Никто не знал, сколько давать обезьянке
хлороформа. Во время допроса он заявил, что его вдохновили опыты профессора
Свешникова.
— Иногда наша организация арестовывает и настоящих злодеев,
не только безобидных обывателей, — гордо заметил Бокий.
— Ну, вряд ли вы этого некто арестовали за издевательство
над обезьянкой.
— Разумеется, мы пришли к нему по иной причине. Гипофиз он
вытащил у живого человека, у своего бывшего любовника, скромного молодого
телеграфиста. Беднягу спасти уже никак не удастся, так пусть хотя бы обезьянка
выживет. Конечно, следовало бы отнести зверушку к ветеринару. Но квартира, в
которой все это произошло, прямо над вами, и я решил, что не стоит терять
время.
Не так страшна была рана, как шок, который пришлось пережить
мармозетке. Некто, возомнивший себя хирургом, был спиритом по фамилии Бубликов.
Михаил Владимирович иногда встречался с верхним соседом, но не мог представить,
что творится в его квартире.
— Да, мармозетка, безусловно, выздоровела, — сказал Бокий, —
как вам удалось ее спасти?
— Исключительно лаской и заботой. Кстати, ее зовут Марго.
— Подходящее имя. Как думаете, сколько ей лет?
— Понятия не имею. Я привык общаться с крысами, кроликами,
морскими свинками. Про обезьян ничего не знаю.
— Арестованный злодей сообщил, что мармозетка очень старая,
ей одиннадцать лет, а средняя продолжительность жизни у этого подвида не более
десяти, — задумчиво произнес Бокий, — помнится, у нее была тусклая, сваленная
шерсть. А теперь шелковая, блестит. Что вы так тяжело вздохнули, Михаил
Владимирович?
— Ничего, Глеб Иванович. Пойдемте к гостям.
Москва, 2007
Вечером в своем просторном кабинете на верхнем этаже
стеклянной офисной башни Петр Борисович Кольт остывал после тяжелых
переговоров. Давний приятель, губернатор Вуду-Шамбальского автономного округа
Герман Ефремович Тамерланов, только что выкатился, оставив Петра Борисовича
раздраженным, растерянным и таким усталым, словно это была не дружеская беседа,
а разгрузка товарных вагонов.
Тамерланов уговаривал Кольта вложить солидную сумму в некое
новорожденное общественно политическое движение, имеющее пока условное название
ПОЧЦ (Партия общечеловеческих ценностей).
— Петр, ты разве не видишь, что творится? Идет
целенаправленное совращение, растление нации. Наркотики, СПИД, крушение семьи,
падение рождаемости. Интернет забит порнографией. Утюг включаешь, оттуда лезет
какой-нибудь пидор, песни поет, пропагандирует свое утонченное мировоззрение.
