«Теперь это мне приснится в самых жутких кошмарах», —
отстраненно подумал Кольт и сказал, хрипло кашлянув:
— Понравилось, не понравилось. Не в этом дело. Просто я
давно не видел тебя таким грустным. Ты стал говорить о Маше, и у тебя были
слезы.
— Я поделился с тобой своей личной драмой потому, что ты мой
друг, Петр, — спокойно произнес Тамерланов, — и, как друга, призываю тебя
подумать о ПОЧЦ. Партия может стать нашим оружием, в том числе и против личных
врагов. У нас с тобой, как у кровных братьев, общие враги.
Бессменный губернатор Вуду-Шамбальского округа считался там
живым воплощением древнего божества Йоруба. Жители молились его бюстам. Давно,
в начале девяностых, губернатор пожаловал Петра Борисовича титулом воплощенного
Пфа, брата Йорубы. Так что, в определенном смысле, они действительно были
кровными братьями.
Их связывала нефть, которую степные жители величали кровью
земли. Их связывали конезаводы. Торговля элитными степными жеребцами приносила
значительную прибыль и позволяла завязывать полезные деловые контакты на
мировом уровне.
Их разделяла трава кхведо, степная конопля, которой
Тамерланов, вопреки разумным предостережениям Кольта, тихо приторговывал, не
для денег, а из куража.
С Тамерлановым можно и нужно было дружить. Качать нефть.
Торговать жеребцами. Но делить с ним парламентское лобби — близость слишком
интимная.
Во время переговоров Петр Борисович вел себя сдержанно, не
давал прямых ответов и обещал подумать. Теперь он сидел и думал в одиночестве,
прослушивал диктофонную запись, пил ромашковый чай, мял сигарету, не разрешая
себе закурить, потому что в таком состоянии, если начать, выкуришь пачку за
пару часов и не заметишь.
Высокий возбужденный голос Тамерланова в записи звучал еще
убедительней, чем живьем. Под каждым его доводом Петр Борисович мог бы
подписаться. Однако был какой-то подвох, не могло не быть подвоха. Два момента
особенно смущали Кольта. Во-первых, откуда знает Герман о виртуальных атаках?
Или даже так: откуда он знает, что Петра Борисовича эти атаки серьезно
беспокоят? Во-вторых, что случилось с лицом губернатора?
Тамерланов был значительно моложе Кольта, отличался завидным
здоровьем. При внешней возбудимости он прекрасно владел собой, его
эмоциональные всплески, громкий смех, вспыльчивость, дурашливость составляли
часть продуманного образа.
«Неужели Герман все-таки подсел на травку кхведо?» —
осторожно спросил себя Петр Борисович и побоялся самому себе ответить.
Стоило задержать взгляд на любом предмете, будь то
настольная лампа, чашка с недопитым чаем, пресс для бумаг в виде серебряной
летучей мыши, лиловый лотос в узоре ковра, огни за окнами, блики на стекле,
смутное отражение самого Петра Борисовича, и тут же возникала подвижная мягкая
рожа. Словно невидимые насмешливые пальцы быстро мяли сырую глину, лепили
складки разных гримас, разглаживали, опять лепили.
«Травка кхведо — это было бы хорошо, понятно, просто. Если
бы травка, если бы!» — думал Петр Борисович, пытаясь отогнать видение.
Не получалось. Оно проникало даже сквозь сжатые веки.
Колючий холодок в солнечном сплетении никак не уходил, простреливал тело
короткими ледяными иголками. Одна иголка пронзила мозг, стало больно и
совершенно ясно, что несколько мгновений здесь, в кабинете, вместе с
губернатором Тамерлановым, или вместо губернатора, был кто-то другой.
Петр Борисович все-таки закурил, хотел вызвать секретаршу,
просто так, чтобы больше не оставаться в одиночестве, но тут позвонил Зубов.
Голос его звучал необычно, слишком тихо. И тон был странный,
отчужденный, прохладный. Сначала Иван Анатольевич поинтересовался, как прошли
переговоры, выслушал пространный раздраженный ответ и только потом, между
прочим, сказал, что у старика случился сердечный приступ. Состояние тяжелое, но
в больницу вредный старик ехать отказался.
Видение наконец улетучилось. Кольт очнулся, распорядился,
чтобы рядом с Агапкиным постоянно находились врач кардиолог и профессиональная
сиделка, и помчался на Брестскую.
Пока он ехал, окончательно пришел в себя. Реальный,
полновесный страх за старика навалился могучей глыбой на все прочие чувства и
оставил от них мокрое место. Петр Борисович забыл не только о физиономических
метаморфозах Вуду-Шамбальского губернатора, но и о самих переговорах. Теперь в
нем дрожал и вибрировал отчаянный внутренний монолог, обращенный к Агапкину:
«Что это ты надумал? Что такое в голову твою плешивую пришло? Предатель,
вредный старикашка! Из-за чего, собственно? Из-за собаки? Да, согласен, Адам
был отличным псом, умницей, жалко его, даже мне будет его не хватать. Я найду
тебе щенка пуделя, точно такого, черного кобелька. Я все для тебя сделаю,
только не уходи! Не смей помирать! Не бросай меня!»
Москва, 1922
На самом деле товарища Дельфийского звали Аполлон Васильевич
Гречко. Он был родом из Орловской губернии, из мелкопоместных дворян. Учился
немного. После гимназии прослушал лекции на медицинских факультетах Киевского,
Казанского и Московского университетов, везде не более семестра. Его влекла иная,
тайная наука. Он именовал ее «Дюнхор», и слово это всегда произносил, не
разжимая губ, глухо и медленно.
«Дюнхор» охватывала абсолютно все области знания, от
астрономии до антропологии, от физики до философии. Овладев ею, можно было
читать чужие мысли, мгновенно перемещаться в пространстве и во времени на любые
расстояния, излечивать все болезни потоками различных энергий, овладевать
иностранными языками, в том числе и самыми древними, мертвыми, за несколько
дней.
Бокий привел Гречко и трех его барышень в дом к Михаилу
Владимировичу пару месяцев назад, заявил, что Дельфийский с группой учеников
(имелись в виду барышни пифии) планирует экспедицию в дикие степи
Вуду-Шамбальской губернии. Именно там, по его мнению, прячется в пещере один из
древних сакральных центров «Дюнхор» и было бы разумно объединить усилия.
— Там степь, нет никаких пещер, — осторожно напомнил Михаил
Владимирович.
В ответ пришлось выслушать пространную лекцию Гречко о том,
что пещера в данном случае иносказание, символ, означающий вечно спящее и вечно
бодрствующее подземное сердце мироздания. Для непосвященного пещера может стать
опасной, поскольку подавляет витальную энергию, что, в свою очередь, является
знаком для посвященного. Посвященный это подавление чувствует, умеет энергию
свою надежно спрятать, вовремя закрыв все чакры, и без вреда для здоровья
определить, где именно следует копать яму, чтобы проникнуть к тайнику древних
знаний.
— Если я правильно понял, вы намерены искать в степи какой-то
клад? — осторожно уточнил профессор.
— Да, именно клад. Кладезь бесценных знаний, который
составляет абсолютную, бесконечную, неограниченную и в то же время все
наполняющую первосущность. Наподобие математической точки, она не имеет
измерений. У нее нет протяженности, длины, толщины, ширины, высоты. Она не
занимает пространства. Но именно в ней, в точке, не имеющей измерений, скрыты в
потенциальности все измерения.
