— Пока вы не покинете помещение, мы все равно не начнем, —
хладнокровно заявил Валя и, склонившись к уху профессора, прошептал: — Как же
он Кобе станет докладывать, если его выгнали? Но ничего, еще немного поднажмем,
и выкатятся все, как миленькие.
— Если они останутся здесь, я точно умру, не выдержу, —
простонал больной и опять стал молиться по польски.
— Товарищи, где ваша партийная дисциплина? — вкрадчиво
спросил Валя. — Вы понимаете, что из-за вас может сорваться важнейший
эксперимент? С каждой минутой шансы больного убывают. Мы теряем время. Я не
начну, пока вы не удалитесь.
Тюльпанов, чекист Гришка и еще трое с возмущенным ропотом
вышли.
— Мне можно остаться? — спросил Бокий, когда дверь за ними
закрылась.
— Разумеется, Глеб Иванович, вам можно.
— Валя, ты сказал — эксперимент. Что это значит? — испуганно
прошептал больной.
— Ничего не значит, Слава, это я так сказал, чтобы они
вышли. Теперь все хорошо. Михаил Владимирович тебя прооперирует, ты не
почувствуешь никакой боли, будешь спать. Проснешься здоровым.
— Я не усну, нет! Я боюсь! Матка Боска, я не хочу умирать!
— Ты не умрешь, ты заснешь, глубоко, спокойно. Я знаю, как
тебе больно, кинжал в животе. Я чувствую его, вот сейчас я взялся за рукоять.
Медленно, осторожно вытаскиваю.
Валя сделал жест над животом больного, словно вытягивал
что-то, и потом встряхнул руками. Линицкий коротко, страшно крикнул, на лбу
выступил пот, дыхание стало частым, громким.
— Все, Слава. Кинжала нет. Боль ушла вместе с ним. — Валя
задышал так же, как больной, и постепенно стал замедлять дыхание, подстраивая
свою речь под этот ритм.
— Самое страшное позади, ты держался молодцом, Слава, ты
вытерпел, для тебя начинается новый этап. Ты поправляешься. Ты расслабился,
отдыхаешь, помогаешь своему организму восстанавливаться. Озноба нет, тебе
тепло, тело тяжелое, размаянное, вялое. Солнце давно село, в небе светят
спокойные ласковые звезды. Далеко, на площади, колокол звонит, трубит маленький
трубач над Краковом. Ты засыпаешь. Ангелы кружат над тобой, ты видишь
серебристые блики их крыльев. Я начинаю счет. Слушай меня внимательно. Когда
дойду до пятидесяти, ты уснешь.
Валя достал свои часы. Золотая луковица на цепочке
закачалась над лицом больного. Он стал считать, его голос сделался глубже и
как-то объемней, хотя говорил он очень тихо. Слова теряли смысл, уже нельзя
было разобрать, о чем он говорит, да он и не говорил, скорее пел. Голос
обволакивал. Михаил Владимирович заметил, что Лена Седых часто, сонно моргает,
и прошептал:
— Лена, вы только, пожалуйста, не усните.
— Да, постараюсь.
Пульс больного бился все медленней, спокойней, глаза
закрылись. Михаил Владимирович почти не слышал Валю, потерял счет времени и не
мог оторвать взгляда от лица Линицкого. Исчезла страдальческая гримаса. Черты
смягчились, растаяла предсмертная синева вокруг глаз и рта, губы порозовели,
даже нос не казался уже таким заостренным.
— Фонограф включать? — донесся голос фельдшера.
— Вы разве еще не включили? — сердито прошептал Бокий.
Лена приподняла веко Линицкого, посчитала пульс на запястье.
Пятьдесят ударов в минуту. Когда она отпустила руку, кисть безжизненно упала.
Анестезиолог проверил болевые реакции и сообщил, что они полностью отсутствуют.
— Летаргия, — добавил он шепотом, — кто бы рассказал, ни за
что не поверил бы. Скоро профессия моя вообще отомрет.
— Не волнуйтесь, не отомрет, — успокоил его Бокий. — Валя —
гений, один на миллион.
— Начинаем. С Богом, — тихо произнес Михаил Владимирович.
Все шло как обычно. Никаких сюрпризов. Вполне рутинная
операция. Только у медсестры Лены Седых слегка дрожали руки. Бокий отошел
подальше от стола, отвернулся. Санация брюшной полости — зрелище неприятное,
даже для бывалого подпольщика большевика.
Валя стоял возле головы больного. Тут же, на отдельном
столике, помещался небольшой, элегантный, весьма замысловатый прибор,
звукозаписывающее устройство. Михаил Владимирович действовал быстро и четко, он
уже начал ушивать перфорационное отверстие двухрядным швом, когда отчетливо
прозвучало слово «Бафомет».
За этим последовал монотонный поток слов, в основном
непонятных, лишь иногда мелькали обрывки русских фраз: «…отдаю себя во власть…
клянусь… подчиняюсь… моя воля полностью принадлежит… если я нарушу…»
Михаил Владимирович понял: говорит больной. Говорит человек
на столе, в летаргии. Открыта брюшная полость. Идет операция.
У профессора пересохло во рту, бешено забилось сердце,
вспотели ладони под перчатками. Потребовалось огромное усилие воли, чтобы не
дрогнула рука. Он продолжал шить, не позволяя себе ни на мгновение отвести
взгляд от операционного поля, даже когда рядом громко охнула сестра и несколько
инструментов со звоном упали на пол.
— Я отрекаюсь от страны, в которой родился и живу, во имя
благословенных мест, которых достигну, отринув этот нечистый мир, проклятый
небесами, — отчетливо произнес Линицкий.
— Боже, у него глаза открыты, — крикнула Лена, — он не спит,
сделайте что-нибудь!
Анестезиолог приложил пальцы к шее больного и через секунду
произнес:
— Да нет, спит, пульс ровный, хорошего наполнения.
— Освобождаю тебя от клятвы, срок истек, ты свободен, ты
здоров и свободен, — сказал Валя, подстраивая свой голос к ритму бормотания
больного и вдруг добавил, не поворачивая головы, не меняя интонации, — уведите
ее от стола, быстро.
Надо отдать должное Бокию, он отреагировал моментально.
Подошел к сестре, взял ее за плечи, повел в угол, усадил на стул. Место сестры
занял анестезиолог.
Валя продолжал диалог с больным, и скоро Линицкий затих,
закрыл глаза. Говорил только Валя.
— Ты свободен от клятвы и от памяти о ней ты свободен, во
сне выздоравливает твое тело, каждая клетка наливается покоем и силой, вместе с
телом выздоравливает твоя душа.
— Вот рассказали бы мне, ни за что не поверил бы, — нервно
усмехнулся анестезиолог.
— Такое никто никогда вам не расскажет, и вы никому никогда
не расскажете, вы должны молчать, — донесся голос Вали, — вы все забудете.
Только закончив операцию, Михаил Владимирович отдал себе
отчет в том, что более всего поразило его. Едва лишь начал звучать странный
монолог Линицкого, Бокий подскочил к столу, выключил фонограф, а потом уж
спокойно отвел в сторону медсестру.
