В модном темно-синем английском костюме из шерстяной фланели
Федор был похож на лощеного пошлого купчика, прожигателя отцовских капиталов.
Он самому себе категорически не нравился, и мода эта не нравилась. Брюки
непомерно широки. Пиджак короток, узок в бедрах, но плечи огромные. Подбитые
ватой, они давили, сковывали движения. Особенно раздражали позолоченные запонки
с крупными рубинами, малиновый атласный галстук в желтую крапинку. Новые
ботинки были маловаты и нестерпимо терли, к тому же казались странно тяжелыми.
— Тебе не придется сразу много ходить, — утешил его Бокий, —
прогуливайся по вагонному коридору, разносишь потихоньку.
— Глеб Иванович, разве нельзя какие-нибудь другие ботинки? И
запонки эти, может, ну их к лешему?
— Нельзя, Федя. Я же объяснил тебе, все оговорено заранее.
Именно по ботинкам, по запонкам, по галстуку, по галстучной булавке тебя должен
узнать нужный нам человек. А, вот, кстати, о булавке я забыл! — Бокий вытащил
из кармана футлярчик.
Булавка была под стать запонкам. Рубин размером с вишню.
— У него что, страсть к красным камушкам? — спросил Федор.
— Насчет страсти не знаю, но так договорились.
— Хорошо. Ладно. А у него есть какие-то особые приметы? Как
я его узнаю?
— Он подойдет и представится. Я не могу тебе его описать, я
никогда его не видел. Ильич с ним знаком лично, я лишь заочно.
Бокий до отправления поезда сидел с Федором в купе, шепотом
давал последние наставления.
— Не вздумай выходить на станциях. По возможности избегай
разговоров с попутчиками. В соседнем вагоне едет Радек, он всюду сует свой нос.
Если вдруг станет навязывать тебе свою компанию, учти, мне хотелось бы знать, о
чем он тебя спросит. Но будь осторожен, Радек умеет забалтывать и вытягивать
информацию, — Бокий встал, пожал Федору руку, пожелал удачи.
— Глеб Иванович, вы же не сказали самого главного! —
спохватился Федор. — Ни одного имени!
— Да, я болван! — Бокий шлепнул себя по лбу. — Человек,
который подойдет к тебе, назовется князь Нижерадзе.
— Грузин? Да еще и князь?
— Какая разница? Он представит тебя доктору. Доктора зовут
Эрнст фон Крафт, он невропатолог, преподает в Берлинском университете,
консультирует в Клинике нервных болезней.
У Федора сердце подпрыгнуло и затрепетало в горле. Стало
нестерпимо жарко, словно купе наполнилось кипятком. В кипятке плавало бледное,
вытянутое лицо Бокия, чернели внимательные, насквозь видящие глаза.
— Что с тобой? Ты его знаешь? — жестко спросил Бокий. — Кого
именно? Нижерадзе? Крафта?
Письмо Михаила Владимировича, адресованное доктору Эрнсту
фон Крафту, Федор успел перечитать раз десять и уничтожил еще до того, как
переоделся в шелковое белье и шикарный костюм. Он выучил текст наизусть и готов
был пересказать адресату почти дословно, но только наедине, имея стопроцентную
гарантию, что никто, кроме адресата, не услышит.
Разумеется, о письме Бокий знать не мог. Но ему могло быть
известно о давнем знакомстве Михаила Владимировича и Крафта. Следовало срочно
ответить, как-то объяснить свою эмоциональную реакцию.
— Глеб Иванович, я тянул время, боялся сказать вам.
— Ну, давай же быстрей, поезд скоро тронется!
Не отводя взгляда, на одном дыхании, Федор изложил историю с
цианистым калием, ту ее часть, которую услышал от Марии Ильиничны.
Проводник заглянул в купе, открыл рот, но Бокий рявкнул и
задвинул дверь, едва не защемив бедняге нос. Поезд стал громко вздыхать, на
платформе засвистели.
— Ничего, выскочу на первой станции, оттуда вызову машину.
Продолжай, — сказал Бокий.
— Это все. Я, конечно, не решился спрашивать Владимира
Ильича, обращался ли он к Сталину с такой просьбой, но я почти уверен, что не
обращался.
— То есть ты считаешь, Сталин врет?
— А вы в этом сомневаетесь?
— Не знаю, — Бокий сел, сжал виски ладонями, и глаза его
стали узкими, как у японца. — Старик говорил мне, что каждый революционер после
пятидесяти должен быть готов выйти за флаг, что песня его спета, роль сыграна.
— Мне он тоже это говорит постоянно. И с детской радостью
выслушивает мои возражения. Я уверен, ради возражений он и заводит подобные
разговоры. Ему нужно, чтобы его разубеждали, утешали. Психологически это
совершенно понятно. Так многие больные себя ведут. К тому же, знаете, люди,
склонные к суициду, редко обсуждают с кем-то свое решение. Просто однажды
человек делает это, и способ уже не имеет значения.
— Но если допустить на секунду, что Ильичу действительно
захотелось иметь этот гамлетовский выбор. Быть иль не быть, — задумчиво
пробормотал Бокий, — вряд ли он обратился бы за ядом к кому-то из близких.
Жена, сестры, брат исключаются. Никто бы не дал ему. И я бы не дал. И ты. Вот
он и прибег к помощи хладнокровного, лишенного сантиментов Кобы. Или тут
другое. Тут вот что может быть. Ему захотелось увидеть реакцию Кобы на такую
просьбу. Посмотреть в глаза.
— Не исключено, — кивнул Федор, — но знаете, Глеб Иванович,
мне кажется, если мы сейчас станем с вами обсуждать все возможные версии, вам
придется доехать со мной до Берлина.
— Да, ты прав. Версий может быть много. Твою, о том, что
Сталин врет, я вовсе не исключаю, однако за ней стоит слишком тяжелый вопрос.
Зачем?
— В любом случае примечательно, что история стала известна
от Марии Ильиничны, — заметил Федор, — Именно ей он рассказал, не Крупской,
которая умеет молчать. То есть он хотел, чтобы узнали многие.
— Зачем? — повторил Бокий и вдруг сник, уронил руки на
колени. Глаза его погасли. Он смотрел в одну точку, мимо Федора, с такой
тоской, что Федор невольно оглянулся, словно там, за его головой, можно было
увидеть что-то, кроме пупырчатой зеленой стенки купе.
— Доктору Крафту расскажи об этом эпизоде, — произнес Бокий
тихим, сиплым голосом и тяжело откашлялся, — но так, чтобы не слышал Нижерадзе.
Только Крафту, никому больше.
Поезд тронулся. Бокий ловко выскочил на ходу, пробежал по
скользкой платформе, горбясь под мокрым снегом, махнул на прощанье рукой. Федор
остался один в купе первого класса, в мягком вагоне, где кроме него ехало
несколько большевистских чиновников самого высокого ранга, в основном из
Коминтерна и Комиссариата иностранных дел. Минимум два вагона в составе
занимала вооруженная охрана. Еще был почтовый вагон, загруженный секретной
дипломатической почтой, с отдельной охраной при нем, вагон ресторан, вагон
лазарет, на случай, если кто-нибудь из важных путешественников захворает.
