Федор вышел покурить в коридор. Снег летел назад, в Москву,
косо штриховал стекла.
По коридору, в направлении вагона ресторана, шла маленькая,
неряшливо одетая женщина. Несмотря на малый рост и худобу, она казалась
непомерно тяжелой, словно была отлита из свинца. Когда она приблизилась, Федор
почувствовал, как дрожит вагонный пол под ее широкими шагами. Следом, легко и
беззвучно, плыл полный седовласый господин в дорогом помятом костюме, в очках,
вероятно, иностранец.
Женщину Федор узнал, иностранца видел впервые. Анжелика
Балабанова, старая приятельница Ленина и Крупской, громко, возбужденно говорила
по немецки.
— Они предали идею социализма, цинично, расчетливо
воспользовались сокровенной мечтой человечества, чтобы узурпировать власть и
стать новыми монархами, олигархами, римскими патрициями, утопающими в роскоши.
Здесь повсюду ковры, позолота. В Европе богатые буржуа путешествуют скромнее.
— Мне кажется, ничего позолоченного тут нет, — робко
возразил ее спутник.
— А! Вот вам наглядный пример. Видите этого лощеного юнца?
Какой дорогой костюм на нем! Запонки золотые, с драгоценными камнями. Новый
образ большевика!
Она говорила о Федоре, вероятно, думала, что «наглядный
пример» иностранных языков знать не может. Он обернулся и произнес по немецки:
— Добрый день, госпожа Балабанова. Я не большевик. Я врач.
Спутник ее смутился, она нисколько.
— Я видела вас у Ленина, — сказала она по русски, окинув
Федора с головы до ног пристальным надменным взглядом, — ваша фамилия Агапкин.
Почему вы обратились ко мне «госпожа»?
— Извините, если это обидело вас.
Она не ответила, зашагала вперед, спутник ее поплыл следом.
Федор хотел вернуться в купе, но открылась дверь соседнего
купе, и оттуда вылезла рыжая взлохмаченная мужская голова в круглых очках.
— Ушли? — спросила голова, озирая коридор. — Табачку нет у
вас?
Бокий ошибся. Член ЦК РКП(б), член Исполкома Коминтерна,
журналист и автор многих анекдотов Карл Радек ехал не в соседнем вагоне, а в
соседнем купе.
— Что ж вы так оплошали? — он встал рядом с Федором возле
окна. — Товарища Балабанову обозвали госпожой. Она товарищ, принципиальный,
самоотверженный наш товарищ. Из Коминтерна вышла, хлопнув дверью.
Коммунистическая мегера, подружка Муссолини. Ну да черт с ней. Хотел я
отправиться в ресторан, однако теперь подожду, пока коммунистка Балабанова
изволит отобедать. Интересно, навсегда она уматывает из России или еще
вернется? Слушайте, а что, эсеровские пули вы, врачи, из Старика вытаскивать
вовсе не собираетесь?
— Пока нет необходимости, — сухо ответил Федор.
Радек говорил с сильным польским акцентом. Из папирос,
предложенных Федором, высыпал табак, набил трубку, прежде чем разжечь ее,
приблизил к Федору свое бледное, толстогубое лицо, обрамленное рыжими кудрявыми
бакенбардами вдоль нижней челюсти.
— Нет необходимости или вытаскивать нечего? — спросил он
свистящим шепотом.
— Карл, простите, не знаю вашего отчества. Я наслышан о
вашем своеобразном чувстве юмора, вы сочиняете анекдоты, но ранение Владимира
Ильича не повод для шуток.
— Отчество у меня такое, что язык сломаете. Бернгардович. А
по поводу ранения это вовсе не шутка. Это позиция наших врагов, меньшевиков.
Тут вот недавно Мартов Юлий Осипович выдал версию, будто никто в Ленина не
стрелял и Володарского с Урицким прикончили сами чекисты. Все это якобы
иезуитские интриги большевиков, чтобы удержаться у власти. Кстати, я видел
Бокия на платформе, он что, с нами едет?
— Нет. Впрочем, не знаю. Извините, Карл Бернгардович, у меня
голова болит, я, с вашего позволения, покину вас, — Федор хотел уйти в купе, но
Радек удержал его.
— Еще один малюсенький вопрос. Любопытство — часть моей
профессии, я журналист. Почему вы не вступаете в партию?
— Не хочу.
— Понятно, — Радек тряхнул рыжей шевелюрой, — раз на этот
малюсенький вопрос вы не ответили, позволю себе задать следующий. Сколько вам
лет?
— Тридцать два.
— Стало быть, вы всего на пять лет меня моложе. А выглядите
двадцатилетним юнцом. Только, пожалуй, глаза выдают возраст. Странное
несоответствие, тем более странное, если учесть ваше давнее близкое знакомство
с профессором Свешниковым.
Федор опять открыл свой портсигар, протянул Радеку.
— Карл Бернгардович, возьмите пару папирос, про запас, я
вынужден откланяться. Очень болит голова.
Радек усмехнулся, папиросы взял, не две, а сразу пять штук
и, прежде чем Федор закрыл дверь своего купе, успел пригласить его вместе
поужинать, через пару часиков.
— Я зайду за вами, — пообещал он, — лучшей компании все
равно в этом поезде не найти ни вам, ни мне.
Оказавшись наконец в своем купе, Федор легонько постучал
пальцем по стенке, пытаясь понять, насколько она тонка и звукопроницаема. Они с
Бокием говорили шепотом, но Радек был рядом, и поезд стоял.
О том, что Карл Радек причастен к самым темным авантюрам большевиков,
тесно связан с германской военной разведкой, когда-то обмолвился покойный
Матвей Леонидович Белкин, Мастер стула международной ложи «Нарцисс», наставник
и покровитель Федора.
Сотрудник спецотдела Слава Линицкий, поляк, знал Радека еще
по Кракову и терпеть его не мог, называл мерзавцем и вором. Рассказывал, что
Радек в эмигрантскую пору таскал из квартир, где ему давали ночлег, дорогие
книги и продавал букинистам. Был исключен из партии за присвоение крупной суммы
партийных денег, но восстановлен по личному ходатайству Ленина.
Сквозь стук колес Федор услышал, как Радек вернулся в свое
купе, и решил, что все-таки воспользуется приглашением, поужинает с любопытным
журналистом.
Вуду-Шамбальск, 2007
«Тут в степи ничего нет, кроме ветра и снега», — думала
Соня, глядя в окно джипа.
Во мгле неслись белесые вихри, льнули к стеклам, крутились в
свете фар волокнистыми спиралями. Соне стало казаться, что все пространство от
земли до неба пронизано ордами призраков. Навстречу одинокому автомобилю мчались
смутные силуэты всадников на крылатых конях, вой ветра был наполнен криками,
ржаньем, разбойничьим посвистом, хлопаньем хлыстов.
— Лет десять таких метелей не случалось, — сказал шофер, —
климат резко континентальный, сухой. Летом жара, зимой стужа, но почти без
снега.
— Соня, зачем нас сюда занесло? — шепотом спросил Савельев.
