— Феликс? Бросьте. Он сам по уши в этом.
Официант принес тарелки с отбивными. Радек глотнул еще
коньяку и стал жадно, неопрятно есть. Федору показалось, что он пытается вместе
с куском мяса проглотить сказанные слова. «По уши в этом». Речь шла о
германских деньгах.
«Тоже мне, великая тайна, — подумал Федор, — и Ленин в этом,
и Троцкий, и Бухарин, и Зиновьев с Каменевым. У каждого из большевистской
верхушки есть счет в швейцарском банке, на котором деньги германского генштаба.
Номера, даты, суммы зафиксированы с немецкой пунктуальностью. Если уж говорить
о „Черной книге“, то она существует там, в Германии, и будет сохранена для
потомков. При чем здесь Бокий?»
— Вообще Феликс странный человек, — промычал Радек с набитым
ртом, — собирался пойти в ксендзы, а стал рыцарем революции. Корчит из себя скромника,
аскета и требует, чтобы другие в этом ему подыгрывали. Иезуит, — Радек дожевал,
поднял бровь, скривил рот, и лицо его приобрело карикатурно мефистофельское
выражение. — Я бы господ с церковным прошлым к революции близко не подпускал.
— Сталин учился в Духовной семинарии, — заметил Федор.
— Ай, бросьте, — он допил коньяк и тут же налил себе еще из
графинчика. — Кто такой Коба? Товарищ Картотекин. Плебей, серость. Конечно,
некоторые амбиции у него имеются, он ползет вверх по бюрократической лестнице с
плебейским тупым упорством. Но вряд ли достигнет высот. А свининка хороша, не
соврал Николаша. — Радек притронулся салфеткой к губам, отодвинул тарелку,
принялся вытряхивать свою трубку. — Между прочим, эти два несостоявшихся попа,
католический и православный, Феликс и Коба, отлично спелись, сплотились, хотя
один потомственный польский аристократ, другой сын кавказского сапожника,
пьяницы.
— Какое это имеет значение? — спросил Федор и тоже отодвинул
пустую тарелку. — Аристократ, плебей. Вы же убежденный коммунист, разве для вас
важно происхождение?
— Сами-то, небось, из дворян? — Радек прищурился и погрозил
Федору пальцем.
— Ошибаетесь. Моя мать была прачка, отец неизвестен.
— Неизвестен? Так это же здорово! Это дает безграничные
возможности. Вдруг князек? Или граф? Или барон остзейский?
— Ну, это вы загнули. Для остзейского барона я слишком
брюнет. А что касается папаши, самый благородный из всех возможных — трактирщик
Степан, мещанского сословия. Другие кандидаты — извозчик Андрей, дворник Пахом
и далее вниз по социальной лестнице. Слушайте, а вас правда всерьез волнует эта
мелодраматическая тема? Тайна рождения, благородный отец. Увлекаетесь
синематографом?
— Ничего мелодраматического тут нет. А вы врете. У вас
дворянское происхождение на лбу написано. И руки вовсе не мужицкие. Породу не
спрячешь. Да кто бы подпустил вас к Старику так близко, будь вы сын прачки?
— Думаете, основатель первого в мире пролетарского
государства такой же сноб, как вы?
— Не думаю. Знаю, — Радек оскалил прокуренные гнилые зубы. —
Только это не снобизм, а здравый смысл. Наследственность, кровь предков, память
крови — вот что формирует человека.
— Неужели? Ну, а как быть с великим прозрением Маркса, что
человек — продукт социальной среды?
— Маркс был убежденным дарвинистом, считал человека
продуктом естественного отбора, да и вообще все это не важно. Революция —
великий евгенический акт, попытка улучшить стадо путем ускорения естественного
отбора. Слабые должны исчезнуть, очистить пространство для новой, сильной,
совершенной особи. Евгеника — вот что изменит лицо мира в двадцатом веке.
— Изменит. Превратит лицо в морду, — пробормотал Федор и
закурил.
— Ого, да вы контрреволюционер, — Радек пьяно, громко
захохотал, похлопал Федора по плечу, — хорошо живете, не научились еще держать
язык за зубами.
— Вы тоже много лишнего болтаете, Карл Бернгардович.
— А я вас проверял, — Радек перестал смеяться, уставился на
Федора воспаленными злыми глазами, — мне поручено вас проверить.
— Кем?
— Ха-ха! Так сразу и скажу! Надолго вы едете в Берлин?
— Зависит от разных обстоятельств.
— Отличный ответ. Если я попрошу уточнить, от каких именно
обстоятельств, вы что-нибудь умное соврете. Так вот, не утруждайтесь. Мне
известно, что посланы вы вовсе не за микстурами и клистирами, то есть не только
за этим.
— Интересно, за чем же, по вашему?
— Бросьте паясничать. Слушайте. Человек, с которым вы
встретитесь, может передать вам кое-что важное, лично для Старика. Устная
информация либо документ. Вы должны позвонить в Берлине по номеру, который я
назову, попросить к телефону фрейлейн Марту, сказать, что материал у вас. Далее
сделаете то, что прикажет вам фрейлейн.
Федор вздохнул, покачал головой.
— Карл Бернгардович, вы все-таки любите кинодрамы, любите
страстно. Вымышленные романтические сюжеты туманят вам голову, вы путаете их с
реальностью.
Официант принес чай. Радек принялся разжигать свою трубку.
Когда официант отошел, а трубка задымилась, он произнес тихо, сквозь зубы:
— Если звонить не станете, попытаетесь ускользнуть, вас
убьют. Газеты напишут об очередном злодеянии белоэмигрантов.
— Газеты напишут, — кивнул Федор, — но Старик не поверит. И
Бокий не поверит. Я далек от политики. Кому нужен скромный лекарь?
— А вас убьют не по политическим мотивам. По личным.
Господин Данилов специально пришлет своего человека в Берлин, это ему не
сложно, он теперь генерал, один из лидеров тайной белогвардейской организации
ЛП. «Ледовый поход». Он белый генерал, а вы, чекист Агапкин, сожительствуете с
его женой.
Глава 13
Вуду-Шамбальск, 2007
Соню разбудил шум снегоуборочной машины. Вьюга утихла.
Светало. На ночь она оставила окно открытым, спальня выстудилась, на подоконник
намело плоский волнистый сугробик. Минут десять Соня лежала, натянув до
подбородка пуховое одеяло, не решалась вылезти, плохо понимала, где находится и
почему так холодно.
Над кроватью висела гигантская хрустальная люстра. Подвески
таинственно сияли и позванивали то ли от ветра из окна, то ли оттого, что
наверху кто-то ходил. Справа возвышалась фаянсовая ванна на львиных лапах, за
ней зеркальный шкаф. Слева высокий трельяж в толстой золоченой раме. Зеркала
были расположены по обеим сторонам комнаты таким образом, что отражались друг в
друге, образуя бесконечный серебристый лабиринт.
Зазвонил телефон, словно кто-то специально ждал, когда она
проснется. Кто-то оказался Димой.
