— Объяснять придется очень долго. Сначала я должна ее
исследовать.
— Что, прямо сейчас? Сию минуту?
— Да. Тут есть все необходимое. Отличный
экспресс-анализатор.
— Ты хотя бы можешь сказать, чья это кровь?
— Я должна ее исследовать.
— Соня, простите, но мне кажется, не стоит воспринимать эти
бумажки как военные приказы. Пойдемте ко мне, я сварю кофе, — сказала Орлик.
— Спасибо, Елена Алексеевна, — Дима взял Соню за руку и
вывел из лаборатории.
В кабинете Орлик на полу, застеленном пленкой, сидели двое
теннисистов и возились с компьютером. Они мгновенно поднялись и вытянулись по
стойке смирно, точно копируя движения друг друга.
— Мы устанавливаем Интернет для госпожи Орлик. Если сейчас
это не удобно, мы можем уйти и продолжить позже, — спокойно произнес тот, что
был в синем костюме и в шапочке.
— Да, будьте так любезны, — сказала Орлик.
Они удалились. Орлик плотней закрыла дверь. Кабинет был
просторный и почти пустой, ничего, кроме письменного стола и компьютера. У
стены несколько больших запечатанных картонных коробок, только одна раскрыта.
Из нее Орлик вытащила медную турку, кипятильник, банку с молотым кофе. Соня
молча встала у окна, прижалась лбом к стеклу.
— Странно. Они устанавливали Интернет, а компьютер выключен,
— заметил Дима.
— Ну, наверное, они только собирались, еще не начали.
Извините, условия тут походные, и чашки у меня всего две. Но есть стакан.
Хорошо, что я захватила с собой кипятильник. Да, они какие-то странные,
неприятные. Я заметила, вам, Соня, они тоже не понравились. Пожалуй, попрошу
Петра Борисовича, чтобы прислали других.
Окно выходило на дорогу. Единственным темным пятном на белом
фоне была дворницкая лопата, торчавшая из сугроба.
— Думаю, он этого не сделает, — сказала Соня.
— Почему?
— Подбирать людей для работы на секретном объекте слишком
хлопотно.
— Ах, да, тут теперь секретный объект. Я сама этого
добивалась. Но, знаете, я хотя бы попробую, и потом, они в любом случае здесь
не надолго. О, я успела! Не убежал. Главное вовремя выключить кипятильник.
Теперь остается найти чашки. Кажется, они в другой коробке. Дима, помогите мне,
пожалуйста.
За окном, на белом фоне, появилось еще одно темное пятно.
Человек в валенках, телогрейке и шапке ушанке подошел к сугробу, вытащил лопату
и стал разгребать снег.
— Соня, вот ваш кофе, — Орлик поставила чашку на подоконник.
— Спасибо.
Надо было повернуться, но Соня как будто примерзла лбом к
стеклу. Холод медленно растекался по всему телу, и это было приятно, как
анестезия после долгой изматывающей боли.
Дворник за окном работал неспешно и красиво, словно
танцевал. Лопата поднимала аккуратные толстые пласты снега, бросала вверх, на
сугроб. Размеренные четкие движения и звуки удивительно гармонировали с ритмом
дыхания, с новым внутренним состоянием Сони. Она чувствовала себя спокойной и
сильной. Больше всего на свете ей хотелось сейчас уединиться в новой
лаборатории и заняться исследованием содержимого двух пробирок.
«Макс говорил о незрелых эритроцитах, — вспомнила она и
плотнее прижалась лбом к ледяному стеклу, — в красных кровяных клетках
взрослого человека нет ядер. Ядра есть в клетках крови некоторых земноводных. У
саламандр. У младенцев в первые сутки жизни и до рождения. Незрелые эритроциты.
Интересно. Тут может прятаться один из вариантов разгадки».
Суета и тихая болтовня за спиной слегка раздражали. Это было
так скучно, буднично, так реально.
— Кажется, у меня где-то оставалась шоколадка, — сказала
Орлик, — да, вот она. Хотите?
— Спасибо, не откажусь. Соня, твой кофе стынет. Шоколадку
будешь?
Она едва сдержалась, чтобы не крикнуть «Отвяжись!». Никогда
прежде она не испытывала такого холодного раздражения, или даже нет, это новое
чувство называлось иначе: брезгливость. Окажись сейчас с ней рядом любой другой
человек, дедушка, мама, Федор Федорович, Нолик, ничего бы не изменилось.
Ей перестали нравиться люди вообще, как биологический вид,
как часть постылой однообразной реальности, которая существует внутри времени.
Жизнь всякого существа, даже самого прекрасного, неизбежно заканчивается
смертью и безобразным разложением.
«Спрашивается, зачем создавать такие сложные игрушки?
Неужели только для того, чтобы они ломались, тлели, воняли? Человек осознает,
что смертен, и мучается. Итог всегда один — смерть, разложение. Животное о
своей смерти не ведает, но у человека есть разум. Зачем? Чтобы осознавать и
страдать? Имитация разумней, интересней. Незрелость эритроцитов вполне может
быть связана со способностью всего организма к осмысленной регенерации. А вдруг
это есть альтернатива унизительному страданию? У человека восстанавливаются
клетки печени, кожный покров, но и то лишь небольшие участки. Что еще? Мозг?
Более совершенное существо должно уметь восстанавливать любой поврежденный
орган и весь организм в целом».
Внутренний монолог звучал сам собой и так отчетливо, словно
это были не ее собственные мысли, а кто-то нашептывал на ухо, подсказывал,
объяснял, учил.
Дворник за окном воткнул в сугроб лопату, снял варежки,
стянул с головы черную ушанку, зачерпнул горсть снега и протер лицо. Он стоял
прямо напротив окна. Голова его, слишком большая для тощего маленького тела,
оказалась лысой. Кожа была темной, пепельно коричневой. Лицо сморщенное, даже
не старое, а древнее, как кора трехсотлетнего дуба. Глаза, два больших
светящихся пятна, поймали взгляд Сони и уже не отпускали. На таком расстоянии,
сквозь стекло, невозможно было разглядеть цвет глаз, но Соня видела, что они
светло карие, золотистые. Вероятно, эффект свечения возникал из-за контраста с
темной кожей. Размер глаз, пропорции лба и черепа были как у плода на
пятнадцатой неделе внутриутробного развития.
Соня сфокусировала взгляд и стала видеть еще детальней,
словно смотрела в бинокль. На голом коричневом темени она разглядела
крестообразный шрам и заметила ритмичную пульсацию незакрытого костью ромба,
младенческого родничка.
— Все, я пью твой кофе, — сказал Дима.
Затем заговорила Орлик.
— Соня, вы слышите меня? Вы хотите взглянуть на самый ценный
артефакт? Я все-таки нашла его, именно здесь, как и предполагала, глубоко под
землей, в древней алхимической лаборатории.
— Вы имеете в виду хрустальный череп Плута? — спросила Соня.
— Да, именно его. Лет десять искала, и вот, наконец.
