Когда они вышли, Соня выпила залпом стакан воды, закурила.
— Ты даже не понимаешь, какая ты молодец. Ювелирная работа.
В больнице ей наверняка содрали бы весь ноготь, — сказал Дима. — Это гены.
Прапрадед твой и прабабушка, на которую ты так поразительно похожа, они бы
тобой гордились. Может, тебе надо было стать врачом? Эй, ты меня слышишь? Ну
что ты опять застыла?
Соня, не отрываясь, смотрела на мониторы. Там прыгали цифры,
буквы, ползли кривые графиков.
— Соня, в чем дело?
— Не может быть. О, Господи, нет, я не верю.
— Ну, что, что такое, объясни.
— Показатели крови изменились. Гемоглобин и кислород
повысились, глюкоза упала. Я задала программу анализа на биохимию и гормоны. Ты
видишь, что он выдает?
— Соня, я вижу только цифры и графики, ничего в них не
понимаю.
— Появился альфа- и бета-фетопротеин. Это белки. Они влияют
на рост и развитие тканей. Они есть только в крови плода, до рождения. Их не
было. Их не может быть в крови взрослого человека. Но главное, количество
клеток крови увеличилось. Вот что самое невероятное! Подожди, я должна
проверить, — она погасила сигарету, пальцы ее быстро забегали по клавиатуре. —
Я уже несколько часов работаю с этой кровью, параметры не менялись. Никаких
причин меняться у них нет. Кровь больше суток хранилась в холодильнике.
Соня развернулась на табуретке, уставилась на Диму
совершенно безумными, испуганными глазами, губы шевелились, она бормотала
что-то, вдруг звонко шлепнула себя по коленке и спросила:
— Сколько времени тут находилась Лейла?
— Около тридцати минут.
— Показатели изменились очень резко, процесс пошел на спад
после того, как я вытащила осколок. До этого в течение двадцати минут клетки
активно делились. Кровь господина Хота реагировала, жила и развивалась сама по
себе, in vitro, вне его организма.
— На что реагировала? На тебя? На Орлик? На Лейлу?
Соня закрыла глаза, помотала головой и произнесла чуть
слышно:
— На боль. Боль, страдание послужили стимулом деления
клеток. Господи, пожалуйста, пусть это окажется ошибкой, пусть найдется
какая-нибудь другая причина.
Берлин, 1922
Федор проснулся, лежал с открытыми глазами, смотрел, как за
окном в полумраке кружатся крупные снежинки. Часы показывали без четверти
десять. Должно бы уже стать светло. Он подумал, что на улице так мрачно из-за
темных снежных туч и что через пятнадцать минут закончится завтрак. Если встать
сейчас, можно успеть. Но вставать было лень, к тому же после вчерашнего
княжеского пиршества во рту остался отвратительный кислый вкус. Даже мысль о
еде вызывала тошноту.
В коридоре звучали шаги, голоса. Кто-то негромко тюкал
молотком по стене, наверное, хозяин вбивал гвоздь, чтобы повесить очередную
картинку или фотографию.
Федор повернулся на другой бок, натянул перину на голову и
решил поспать еще часик. Но стук стал громче и настойчивей. К нему прибавился
испуганный голос хозяйки:
— Господин Агапкин, пожалуйста, откройте. С вами все в
порядке?
Еще раз взглянув на часы, Федор понял, что они остановились.
Вскочил, натянул брюки и джемпер, отпер дверь, увидел большое румяное лицо
хозяйки и бодро произнес:
— Доброе утро, фрау Зилберт.
— Седьмой час вечера, — язвительно сообщила хозяйка и
поджала губы. — Какой-то русский ждет вас с полудня. Я стучу уже в десятый раз.
— Русский? Он назвал свое имя?
— Нет. Он сказал, что вы его знаете.
— Усатый? С лысым черепом? — спросил Федор, понизив голос.
— Господин Агапкин, выйдите и посмотрите сами. У меня очень
много дел, извините. — Она хотела уйти, но все-таки задержалась и добавила
шепотом: — Лысый, усов нет. Лет сорок ему. Вид болезненный.
— Спасибо, фрау Зилберт, вы очень любезны, вы ангел. Скажите
ему, что я сейчас выйду.
— Хорошо, господин Агапкин. Если хотите, сварю вам кофе.
— Да, буду вам весьма благодарен.
Зеркало над умывальником отразило бледную небритую
физиономию с красными глазами. Бриться не хотелось, Федор решил, что и так
сойдет. Почистил зубы, ополоснулся холодной водой. Он чувствовал себя настолько
разбитым, что даже не было сил волноваться. Кто явился по его душу? Зачем
явился? Ясно, что не князь, не Радек и не серый призрак.
Федор почти не удивился, когда увидел в кресле у камина
беднягу, которому князь устроил расстройство желудка. Незваный гость курил
дешевую вонючую папиросу и вяло листал случайный журнальчик.
«Как же я не узнал его сразу, вчера, в кафе? — подумал
Федор. — Хотя, конечно, он сильно изменился. Отощал, волос нет. Дела у него
плохи».
Гость увидел Федора, вскочил, поспешно раздавил папиросу в
пепельнице, бросил журнал, протянул навстречу обе руки, призывая к дружеским
объятьям.
— Федя, здравствуй, сколько лет, как говорится, сколько воды
утекло. Ну, узнал меня? Узнал!
Федор уклонился от объятий, руки не подал, уселся в кресло
напротив и произнес с коротким вздохом:
— Привет, Петя Степаненко.
В восемнадцатом году Петька Степаненко, молодой заслуженный
большевик, помогал своему приятелю, высокопоставленному чекисту Кудиярову,
продавать ценности, изъятые при обысках и арестах, и переправлять деньги за
границу. В нескольких швейцарских банках у них скопились приличные суммы, они
готовились тихо удрать из России.
Петерс давно уж подозревал Кудиярова и Степаненко в
присвоении конфискованных ценностей, за обоими следили. Им следовало спешить.
Кудияров за год службы в ЧК ослаб от кокаина, алкоголя,
обжорства, ночных гульбищ с актрисами. Ему хотелось вступить в новую
заграничную жизнь не только богатым, но молодым и здоровым. Он был мистик, и
смутные сведения о препарате толковал по своему, верил, что профессор Свешников
изобрел магический эликсир молодости. Шантажом и угрозами он выбил у Михаила
Владимировича обещание влить ему дозу.
Профессор тянул время, потребовал, чтобы Кудияров лег в
госпиталь на обследование. Он знал, что паразит убьет Кудиярова, и не желал
брать греха на душу. Собирался влить чекисту безвредный изотонический раствор.
Кудиярова арестовали в госпитале, при аресте он оказал
сопротивление, и если бы Михаил Владимирович не позаботился о том, чтобы
заранее забрать у него пистолет, чекист наверняка уложил бы всех, кто был в
палате.
