Кудиярова расстреляли. Молодой заслуженный большевик,
заместитель наркома здравоохранения Петька Степаненко исчез бесследно. И вот
теперь он, худой, лысый, сидел напротив Федора и лирически улыбался.
Воротник кителя лоснился от грязи. Сапоги потрескались, у
правого отваливалась подметка. Штаны галифе сбоку были зашиты черной ниткой
неумелой мужской рукой.
— Ну что, как там, в Москве? — спросил он, облизываясь,
блестя голодными воспаленными глазами.
Хозяйка принесла на подносе кофейник, вазочку с печеньем и
одну чашку. Поставила перед Федором, хмуро покосилась на Степаненко, который тут
же цапнул несколько печений и стал быстро, жадно жевать.
Федор попросил ее принести еще чашку и бутербродов.
— Да, да, бутерброды — это ты умно придумал, — пробурчал
Степаненко с набитым ртом, — я как раз позавтракать не успел, а сейчас уж
обедать пора или ужинать. Немец, шельма, так он вообще не ужинает, экономит.
Обед черт знает когда.
«Станет клянчить денег, — подумал Федор, — дам немного,
потребует больше. Странно, он ведет себя так, словно мы с ним друзья с детства.
Но мы едва знакомы. Первый раз я увидел его в ноябре семнадцатого, в особняке
Мастера на Никитской. Потом он часто заезжал в госпиталь за Михаилом
Владимировичем, возил его к Кудиярову. Со мной даже не здоровался. Был
толстенький, румяный, важный. Заместитель Семашко. Как же он нашел меня? Князь
сказал, что заметил его еще на набережной, по дороге».
Степаненко быстро поедал печенье, глотал, не жуя, словно
боялся, что отнимут, вытащат изо рта, но при этом умудрялся болтать без умолку.
— Федька, Федька, до чего ж я рад видеть тебя, подлеца! А
ты, смотрю, процветаешь, благоденствуешь, буржуем стал и прямо красавец, артист
синема! Да не молчи ты, рассказывай, как там все? Как профессор? Что Ильич?
Совсем плох? Тут говорят, ему уже настойчиво телефонируют с того света. Правда?
Или врут? Нарочно пускают слухи?
Вазочка опустела. Петька высыпал крошки на ладонь и отправил
в рот. Хозяйка принесла вторую чашку и бутерброды. Серый хлеб с маргарином,
прозрачные ломтики сухого сыра. Петька налил себе кофе, выпил залпом, как
водку. Схватил бутерброд.
— Каким образом ты меня нашел? — мрачно спросил Федор.
— Да случайно, совершенно случайно. Что наша жизнь? Как
говорится, игра случая! В кафе сидел, газетку читал, смотрю, рожа знакомая,
родная русская рожа. А я тут истосковался, не поверишь! Своего брата, русского
человека, за версту чую.
— Значит, ты случайно увидел меня в кафе? — уточнил Федор.
— Мг-м. Ты с каким-то усатым абреком сидел. Меня, конечно,
не заметил, не узнал. Ну, думаю, подлец Федька. Ладно. Мешать не стану. Мало
ли, какой там у вас разговорец? Позже подойду, да тут как раз у меня брюхо и
прихватило. А кстати, что за абрек?
— Как ты узнал адрес пансиона? — спросил Федор.
— Что, это такая страшная тайна? — Степаненко прищурился. —
Может, ты тут вообще нелегально, а, Федька? У тебя секретная миссия? Не бойся,
я умею держать язык за зубами.
Федор зевнул, потянулся в кресле, взял с тарелки последний
бутерброд.
— Петька, не обольщайся. Я тут легально, и ничего секретного
в моей миссии нет. А ты мне все-таки поведай, как узнал адрес.
Степаненко печальным взглядом проводил последний бутерброд,
вздохнул и принялся раскуривать свою дешевую папиросу. Явилась хозяйка,
помахала рукой, разгоняя вонючий дым.
— Господин Агапкин, при всем уважении к вам я попросила бы,
чтобы ваш гость больше не курил тут эти ужасные папиросы.
— Конечно, фрау Зилберт. Простите. Я дам ему свои, — сказал
Федор.
— Дай свои, дай, а то такую дрянь приходится курить, —
сказал Степаненко по русски, одарил хозяйку любезной улыбкой и продолжил на
скверном немецком: — Все будет хорошо, милая фрау, не волнуйтесь.
Федор достал из кармана пачку папирос, бросил на стол. В
третий раз задавать тот же вопрос не хотелось. Он доел бутерброд, выпил
остывший скверный кофе, закурил.
— Да, Федька, в миссии твоей ничего секретного, — сказал
Степаненко, сладко затягиваясь его папиросой, — прямо даже как-то скучно.
Аптечная контора, порошки, клистиры, градусники. Только при чем тут абрек, не
понимаю.
— Петька, а зачем тебе это понимать? — спросил Федор. — Ты
чего от меня хочешь?
— Эх ты, Агапкин. Откуда в тебе столько цинизма? Я, можно
сказать, жизнью рискую, чтобы тебе, подлецу, помочь.
— Не уверен, что нуждаюсь в твоей помощи, — Федор погасил
папиросу, поднялся. — Все, извини, мне пора.
Он устал от этого вязкого, бессмысленного разговора. К тому
же хозяйка явно выражала свое недовольство, ходила туда сюда по гостиной, хмуро
косилась на Степаненко. Наконец взяла половую щетку и принялась мести вокруг,
все ближе подбираясь к креслам. Петька резво вскочил, схватил Федора за локоть.
— Погоди, не спеши. Смотри, что покажу, — он кинулся в
прихожую.
Там на вешалке одиноко висело его черное убогое пальто. Пока
он рылся в карманах, Федор попытался успокоить хозяйку.
— Фрау Зилберт, простите, еще минута, и мой гость уйдет.
— Если он что-нибудь стащит, вы будете отвечать, — ответила
она, прислонила щетку к стене и вышла.
— Не любят они меня, немчура поганая, — грустно заметил
Степаненко, — на-ка вот, ознакомься.
Он протянул Федору тонкую помятую брошюрку. На серой обложке
было написано:
«Военная и боевая работа партии социалистов-революционеров
за 1917–1918 гг. Семенов Г.И.»
— Книжонка эта вышла тут, в Берлине, только что, на русском
и на немецком, — пояснил Петька и добавил шепотом, — скандалец грядет
шикарнейший, международного масштаба. Дурачье, сами себе яму роют. Семенова
этого я знаю, тот еще жулик. Могли бы для серьезной провокации найти
кого-нибудь поумней.
— Слушай, Петька, меня это совершенно не касается, — Федор
попытался вернуть ему брошюру, но Степаненко не взял.
— Ты хотя бы открой, почитай.
Федор открыл наугад.
«Под моим руководством была группа в составе Каплан,
Пепеляев (бывшие политкаторжане), Груздиевский и Маруся. Однако для акции по
убийству Ленина была создана другая группа: Каплан, Коноплева, Федоров, Усов.
Но на одном из митингов в решающий момент Усов дрогнул и не решился. Его вывели
из группы. На завод Михельсона послали Каплан и рабочего Новикова. Каплан вышла
вместе с Лениным и сопровождавшими его рабочими…
