— Привет, Герман. Рад тебя видеть.
— Сиди, сиди, Петр, нюхай розы, наслаждайся. Вчера у тебя
был романтический вечер, ты еще не вернулся к реальности, не буду тебе мешать.
— Йоруба скрылся за кустами и громко воскликнул: — Зигги! Ты тоже тут! Не
познакомились еще?
«Зигги», — повторил про себя Петр Борисович.
Он успел сообразить, почему присутствие иностранца напрягло
его. Соня подробно описала хозяина яхты, сумасшедшего монстра по фамилии Хот.
Петр Борисович представил его вполне живо. Высокий, худой, но с толстым пузом.
Лицо в крупных оспинах. Голый череп. Глаза маленькие, студенисто-сизые в
красных прожилках. Именно так выглядел иностранец.
«Голос у него странный, то высокий, до визга, то низкий
тяжелый бас, — вспомнил Петр Борисович, — и еще, Соня сказала, он плохо говорит
по русски. А этот Зигги шпарит почти без акцента».
— Герман, как поохотился? Как долетел? Тут у тебя настоящий
эдем, — глухо басил иностранец.
За кустами их не было видно. Скрипнуло кресло. Йоруба сел. И
вдруг послышалась быстрая непонятная речь. Они стали беседовать по шамбальски.
После кофе Петру Борисовичу захотелось выкурить сигарету. В
оранжерее курить Тамерланов запрещал. Кольт решил, что это хороший повод тихо
ускользнуть. Хотя иностранец, судя по всему, ничего общего, кроме некоторых
внешних признаков, со злодеем Хотом не имел, все равно знакомиться с ним сейчас
не было ни малейшего желания.
Петр Борисович осторожно поднялся, стараясь, чтобы не
скрипнуло соломенное кресло, но тут почувствовал запах сигаретного дыма и
услышал громкий голос Йорубы.
— Петр, иди сюда. Знаю, тебе хочется покурить. Так и быть,
сделаю сегодня исключение для двух моих дорогих гостей.
Деться было некуда. Кольт обошел кусты и сел в третье
соломенное кресло возле их столика.
— Ну, вот, теперь знакомьтесь. Петр, это Зигги. Зигги, это
Петр. Вы оба дорогие мне люди и обязаны подружиться.
Иностранец отложил сигарету, протянул Кольту руку.
— Очень приятно, Петр Борисович. Рад с вами познакомиться.
При улыбке видны были мелкие желтоватые зубы и бледные
выпуклые десны. Рукопожатие оказалось слабым, но рука удивительно твердая,
словно вся из сплошной кости, без мышц, и холодная как камень.
— Зигги историк, специалист по семиотике, — сказал Герман. —
Такая мощная научная голова, даже не представляешь. Мои сонорхи для него прямо
близкие родственники, члены семьи. Так их любит, столько о них знает. Тебе,
Петр, будет интересно и полезно послушать Зигги.
— Да, — вяло кивнул Кольт, — я очень рад.
Йоруба вдруг вскочил, словно его подкинуло на пружине.
— Все рады, всем приятно, кроме меня. Не могу дышать вашей
отравой, не могу видеть, как вы обкуриваете мои любимые розы, — он комично
сморщился, замахал руками.
— Ты же сам разрешил, Герман, — напомнил Зигги.
— Разрешил. Но лучше мне этого ужаса не видеть! — Йоруба
побежал трусцой по дорожке между кустами.
— Куда ты? — окликнул его Кольт.
— Утоплюсь с горя! Вы будете виноваты в моей смерти! Вы, мои
лучшие друзья! О, как жестока и несправедлива жизнь!
Голос его растаял во влажном оранжерейном воздухе.
— Он в бассейн побежал, — с улыбкой сообщил Зигги и щелкнул
зажигалкой, давая Кольту прикурить, — вы же знаете, каждое утро он плавает не
меньше часа. Герман молодец, следит за здоровьем. Плавает, бегает, скачет на
коне, мяса не ест, не курит, алкоголя в рот не берет. Не то что мы с вами.
— Да, за здоровьем надо следить, — Кольт вежливо кивнул.
— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет, — Зигги
улыбнулся и подмигнул. — Я правильно сказал? Не ошибся? Только у вас, русских,
есть такие симпатичные поговорки. А помереть здоровеньким обидно, правда?
— Да, конечно, — Кольт опять вежливо кивнул.
— Но помереть больным еще обидней. Организм страдает,
борется, теряет силы, и все напрасно. Временное облегчение, пустые надежды. На
этом отлично зарабатывают врачи. И как бы ни был человек умен, прагматичен, а
все равно готов платить за каждый вздох, отвоеванный у смерти. — Зигги
молитвенно сложил ладони, скорчил рожу и заговорил тонким, жалобным голоском,
почти без акцента: — Ну, еще чуть-чуть, год, месяц, сутки, несколько часов, ну,
пожалуйста, я буду хорошим, покаюсь во всех грехах, наделаю кучу добрых дел.
Он захихикал тонко, противно, хлопнул в ладоши, аплодируя
самому себе, потом взглянул на Кольта, нахмурился и очень серьезно спросил:
— Наделаю кучу. Я правильно сказал по русски?
Петр Борисович из вежливости улыбнулся и подумал: «Шут. Неприятный
и, кажется, опасный человек».
Зигги подмигнул ему, сначала одним глазом, потом другим,
опять залился звонким смехом, приговаривая:
— Наделаю кучу… целую кучу добрых дел… Ха-ха! Хо-хо! Какой
богатый у вас язык! Хи-хи! Сколько разных интересных смыслов! Хе-хе! Ха-ха!
Петру Борисовичу захотелось встать и уйти, он начал тихо
ерзать в кресле, но тут как раз смех затих. Лицо Зигги опять стало серьезным.
Он тяжело посмотрел в глаза Кольту и произнес с сильным акцентом:
— На самом деле купить отсрочку возможно. Только валюта
требуется особого рода.
Петру Борисовичу стало совсем неуютно под пристальным
взглядом маленьких студенисто-сизых глаз, он опустил взгляд, увидел на
соломенном подлокотнике руку Зигги и ясно вспомнил слова Сони: «У него
отвратительные руки. Пальцы толстые, короткие. На правом безымянном перстень с
крупным темным сапфиром. Ногти на обоих мизинцах длинные, остро отточенные».
— Что же за валюта? — тихо спросил Кольт, стараясь не
смотреть ни в глаза, ни на руки.
Он понял, кто перед ним. На самом деле понял почти сразу, но
не желал верить.
«Как лучше поступить? — тревожно думал Петр Борисович. —
Герман, конечно, не знает. Надо предупредить, объяснить. Он опасен и наверняка
не один здесь».
— В данном случае валюта не совсем подходящее слово, —
спокойно продолжал Зигги. — И вообще эта область находится вне законов
торгово-денежных отношений. Я объясню вам позже. Не волнуйтесь вы так, Петр
Борисович. В вашем возрасте это вредно, даже опасно. Да и причин для волнений
нет никаких. Йоруба отлично знает, кто я.
— И кто же вы? — спросил Кольт, все еще надеясь, что это
злая шутка, ошибка.
