1
Наша Мама тоже была ведьмой; она просто лучше скрывала это.
Я скучаю по ней.
Я каждый день думаю о том, как нужны мне ее наставления. Особенно по поводу моих сестер.
Тэсс несется впереди меня по саду к розарию. Там — наш заповедник, наше тайное убежище. Ее домашние туфли то и дело скользят на булыжниках, белокурые локоны рассыпались поверх откинутого капюшона. Я оглядываюсь назад, на дом. По установленным Братьями правилам девочки не должны выходить за дверь простоволосыми, и, уж конечно, не должны бегать. Но высокая живая изгородь скрывает нас от глаз тех, кто мог бы наблюдать за нами, так что Тэсс ничего не угрожает.
Пока.
Сестра ждет меня под кленом, пиная сухие, мертвые листья.
— Ненавижу осень, — жалуется она, закусив губу жемчужными зубками, — она такая грустная.
— А мне нравится, — говорю я в ответ.
Есть что-то жизнеутверждающее в этом свежем сентябрьском воздухе, в этом чуть поблекшем синем небе, в мешанине рыжего, алого и золотого. Если бы Братья могли, они, наверное, запретили бы осень, такая она красивая. Такая волнующая.
Тэсс показывает на побеги клематиса, карабкающиеся по шпалерной решетке; их лепестки потемнели и осыпались, а головки устало склонились к земле.
— Смотри, все умирает, — печально говорит она.
До меня доходит, что задумала сестра, всего за секунду до того, как она начинает действовать.
— Тэсс! — кричу я, но, конечно, уже слишком поздно.
Она прищуривает свои серые глаза, и через мгновение кругом царит лето.
В свои двенадцать лет Тэсс весьма опытная колдунья — куда опытнее, чем была в ее возрасте я. Поникшие головки цветков оживают, снова становятся белыми и сочными. Дубы покрываются свежей зеленой листвой, множество садовых лилий и пионов поворачивается к солнцу, славя свое воскрешение.
— Тереза Элизабет Кэхилл, — шиплю я, — сейчас же сделайте все, как было.
Мило улыбаясь, сестра резво прыгает вперед, чтобы понюхать благоухающую оранжевую лилию.
— Всего на минуточку, — умильно просит она. — Так ведь гораздо красивее!
— Тэсс, — говорю я не терпящим возражений тоном.
— Что толку во всем этом, если мы все равно не можем сделать мир немного красивее? — спрашивает сестра.
Насколько я могу судить, «во всем этом» толку действительно чуть. Я игнорирую вопрос Тэсс:
— И немедленно. Пока не пришли миссис О'Хара или Джон.
Тэсс бормочет себе под нос reverto — возвращающее заклинание. Я полагаю, она произносит его исключительно для того, чтобы я услышала; в отличие от меня, ей незачем колдовать вслух.
Цветки клематиса немедленно снова никнут, обвисают на шпалерной решетке, и у нас под ногами хрустят опавшие листья. Тэсс совсем не в восторге, но, по крайней мере, она меня послушалась. От Мауры обычно и этого ждать не приходится.
Позади нас слышны быстрые, тяжелые шаги. Я разворачиваюсь лицом к незваному гостю. Тэсс прижимается ко мне, и я с трудом сдерживаю желание обнять ее. Сестра слишком мала для своих лет; если бы я могла, я бы сделала так, чтобы она на всю жизнь оставалась такой. Для необычного, милого ребенка мир гораздо более безопасное место, чем для необычной, милой женщины.
Джон О'Хара, наш кучер, наш швец, и жнец, и на дуде игрец, неуклюже ковыляет от живой изгороди.
— Ваш отец ожидает вас, мисс Кейт, — сердито бубнит он, краснея под бородой, — у себя в кабинете.
Я вежливо улыбаюсь, пряча под капюшон выбившуюся прядь волос, благодарю и жду, когда он уйдет. Потом поворачиваюсь, поддергиваю плащ Тэсс так, чтобы капюшон надежно скрыл ее кудряшки, и наклоняюсь почистить истрепанное кружево подола. Мое сердце бешено колотится в груди. Если бы Джон — или Отец, или кто-нибудь из Братьев — оказался бы тут минутой раньше, как бы мы объяснили то, что этот уголок сада внезапно возвратился к жизни?
Мы не смогли бы этого объяснить. Потому что это было колдовство — только и всего.
— Лучше всего выяснить, чего хочет Отец.
Я стараюсь, чтобы мой голос звучал весело, но неожиданное приглашение беспокоит меня. Отец всего несколько дней назад вернулся из Нью-Лондона. Неужели хочет сообщить, что опять уезжает? Так скоро?.. С каждым годом он проводит дома все меньше времени.
Тэсс тоскливо смотрит на булыжную дорожку, которая ведет прочь от розария:
— Значит, сегодня мы не будем тренироваться?
— После такого представления? Конечно, нет, — качаю головой я. — Сама же лучше меня это знаешь.
— Кейт, из дома нас никто не видел, мы же стояли за живой изгородью. Мы услышим, если кто-то придет. Мы же услышали Джона!
Я хмурюсь.
— Никакого колдовства под открытым небом, кроме как в розарии, помнишь? Так говорила наша Мама. Она установила это правило, чтобы защитить нас.
— Наверно, — отвечает Тэсс.
Ее худенькие плечики никнут, и я немедленно начинаю ненавидеть себя за то, что отобрала у ребенка его маленький кусочек счастья. В ее возрасте я любила бывать в саду и порой тоже слишком беспечно относилась к магии, но за мной присматривала Мама. У Тэсс и Мауры матери нет, и мне по мере сил приходится играть эту роль, противостоя необузданным девчонкам, которые надрывают мне сердце, моля, чтобы их выпустили на волю.
Я веду сестренку обратно; мы поспешно входим через черный ход и вешаем наши плащи на деревянные колышки возле кухни. Миссис О'Хара склонилась над кипящим котлом с ужасной рыбной похлебкой, напевая церковный гимн и покачивая в такт седой курчавой головой. Она улыбается и делает движение в сторону горы моркови на столе. Тэсс моет руки и берется за дело. Она режет морковь с удовольствием, ей вообще нравится вся эта кухонная возня — смешивать, измерять, нарезать. Это вроде бы не пристало девушкам нашего круга, но миссис О'Хара давно махнула рукой на наше общественное положение.
Тяжелая дубовая дверь в отцовский кабинет приоткрыта. Заглянув, я вижу устало сгорбившегося за столом Отца; кажется, что сейчас ему всего желанней дневной сон. Однако перед ним громоздятся тома в кожаных переплетах, и я не сомневаюсь: когда мы закончим наши дела, Отец сразу вернется к книгам. А на полках ждет своей очереди еще дюжина-другая томов. Конечно, Отец бизнесмен, но в первую очередь он — ученый. Я стучу и дожидаюсь позволения войти.
— Джон сказал, что вы хотели поговорить со мной.
— Заходи, Кейт. Мы с миссис Корбетт решили, что следует побеседовать о нашем новом начинании, которое отразится и на вас, девочках. — Отец делает жест в сторону красного плюшевого дивана в углу, где расположилась миссис Корбетт, которая, будто жирный паук, бесконечно плетет свои маленькие интриги.
