Братья учат нас, что похоть и безнравственность идут рука об руку, а отсутствие скромности — страшный порок для женщины. Женщины созданы для благонравия и подчинения, а не для того, чтобы наслаждаться поцелуями.
Но я чувствую, что это неправильно. Наоборот, позволяя Финну целовать меня и целуя его в ответ, я чувствовала правильность происходящего.
— Нет, — медленно говорю я, поднимая на него глаза. — Я вовсе не чувствую себя скомпрометированной.
Финн лишь смотрит на меня, но что это за взгляд! Он щекочет мою кожу, как прикосновение.
— МакЛеод. Ты не сказала ему «нет».
— Но я не сказала ему и «да», — замечаю я.
Он протягивает руку и проводит подушечками пальцев по моей щеке. Интересно, почувствовал ли он биение моего пульса? Его глаза по-прежнему смотрят в мои. Он едва прикасается ко мне, но у меня тут же перехватывает дыхание и пересыхают губы. Я облизываю их; вот и все, хотя мне хочется схватить Финна за воротник и притянуть его губы к своим.
Он смеется немного хрипловатым смехом.
— А ты хочешь, чтоб я и дальше тебя компрометировал?
— Хочу. — Быть может, я слишком честна? — Я не вижу повода притворяться, что мне не нравится… — я запинаюсь, и мое лицо вспыхивает, — целоваться. С тобой. Потому что мне это нравится.
Он усмехается, однако отступает от меня на один-единственный малюсенький шажок.
— Это очень удачно, потому что я хотел бы поцеловать тебя снова. Не сейчас и не здесь, где всякий может нас увидеть. Но скоро. И долго.
Я оглядываюсь по сторонам, отчасти удивленная тем, что мы все еще стоим в беседке посреди имения моего Отца. Я совершенно забылась.
— Да, сейчас у нас довольно-таки пикантное положение.
Он поднимает брови.
— Я бы сказал так: хозяйка дома со своим садовником. Думаю, твой Отец захотел бы сказать мне пару ласковых.
Мои губы складываются в улыбку.
— Об этом не беспокойся. Я могу справиться с Отцом.
— Я уверен, что сможешь. Ты же абсолютно безжалостна. — Финн смеется, но потом его лицо принимает серьезное выражение. — Я не могу… моя семья… я отвечаю за матушку и за Клару. Наша книжная лавка чуть жива. Никто не хочет заходить к нам, ведь мы под круглосуточным надзором Братьев. И они не снимут надзор, пока не найдут повод закрыть нас. Я не могу ничего обещать тебе, Кейт.
Я вскидываю подбородок.
— Я разве просила тебя о каких-то обещаниях?
— Нет. Но они понадобятся тебе, и очень скоро. Если не от меня, то от… кого-нибудь еще. — Финн ест взглядом свои поношенные коричневые ботинки. — Я не смогу поддерживать тебя и сестер, мало того… черт, я лучше скажу тебе прямо. Я не могу позволить себе жениться. Я пойму, если ты примешь предложение МакЛеода. Мне ненавистна эта мысль, но мы можем сделать вид, что этого разговора никогда не было. И я не стану плохо о тебе думать.
— Я стану, — отрезаю я. — Я буду очень плохо о себе думать, если выйду замуж, променяв любовь на деньги.
Мне нужен Финн. Мне очень сильно, как никто и ничто раньше в моей жизни, нужен Финн.
Но это невозможно. И что же мне теперь делать? Теперь, когда я знаю, чего хочу, как я смогу примириться с какой-то иной участью?
— Я не могу просить тебя подождать, потому что не знаю, когда улучшатся мои дела и улучшатся ли они вообще. А если даже это произойдет, жизнь будет совсем не такой, к которой ты привыкла. Матушка и Клара сами шьют себе одежду. У них нет горничных, они сами готовят еду и ведут дом. — Лицо Финна серьезно, брови хмурятся. — Ты стала бы женой торговца, а не господской дочкой. Миссис Ишида никогда не приглашает матушку и Клару к чаю.
Как будто мне есть дело до миссис Ишиды! Если бы в ней было единственное препятствие! Однако это не так. Если я свяжу себя с семьей Беластра, зоркий глаз Братьев немедленно обратится на мою собственную семью. И если они поймут, на что мы способны… на что способна я…
В пророчестве говорится, что, если я окажусь во власти плохих людей, начнется второй Террор. Сколько невинных девушек тогда погибнет? И сможет ли выстоять Сестричество? Спасется ли хоть кто-нибудь, или ведьмы навеки канут в прошлое?
Я прижимаюсь к перилам спиной. Неважно, как сильно хочу я быть с Финном, — это все равно невозможно.
Мое молчание не остается незамеченным.
— Прости. — Красивое лицо Финна искажает страдание. — Если бы я мог, я дал бы тебе больше. Я бы достал тебе луну с неба.
— Все в порядке, — мягко говорю я, моргая, чтобы не дать скатиться слезам. Наверное, пора выбрать более безопасную тему. — Кстати, о чае: завтра мы с Маурой впервые устраиваем званое чаепитие. Твоя матушка и Клара должны прийти, если, конечно, они не получили другого приглашения.
Финн колеблется; его карие глаза смотрят на меня:
— Их обычно никто не приглашает.
Я прислоняюсь к беседке спиной.
— Нас до недавнего времени тоже никто не приглашал.
— Это не одно и то же. Ты должна бы это понимать.
Я молчу, уставившись на пруд и кладбище на другом берегу. Финн вздыхает.
— Я не слишком-то горжусь тем, что мне придется сказать. Конечно, твой Отец бизнесмен, но в первую очередь он джентльмен и ученый. А моя матушка — торговка книгами и «синий чулок». Жены Братьев не считают ее ровней, потому что она занимается торговлей. А жены торговцев считают, что она слишком хороша для их общества.
— Но это же мой прием. На нем твоей матушке и Кларе будут очень рады.
— Тогда я передам твое приглашение. Это очень мило с твоей стороны.
Финн протягивает руку, и его пальцы переплетаются с моими. Он подносит мою руку к губам; я ладонью чувствую тепло его дыхания.
— Я сказал тебе только правду, Кейт. Я хочу быть с тобой. Но я не смогу дать тебе то, что тебе нужно.
— А что, если мне нужен ты? — шепчу я.
Я чувствую, как мы клонимся друг к другу, словно деревья под сильным ветром. Я несколько дней так страстно хотела его увидеть, но теперь мне этого недостаточно. Я не знаю, кто из нас шевельнулся первым, но те несколько дюймов, что разделяли нас, вдруг куда-то исчезают, и мои губы находят его.
Его губы одновременно мягкие и страстные, у них вкус чая и дождя. Его руки забираются ко мне под плащ, одна обвивает талию, а вторая ложится на мой затылок. Мои руки бродят по его груди, чувствуя, как на ней бугрятся мышцы. Он целует мой подбородок, его губы скользят в сторону и останавливаются как раз у меня под ухом. Когда он прихватывает зубами мочку, я задыхаюсь, мои пальцы сжимаются у него на воротнике, а он снова впивается жгучим поцелуем мне в губы.
Когда я, наконец, отодвигаюсь, задохнувшись, я чувствую, что мои губы припухли, а подбородок саднит, натертый щетиной. Мы все еще стоим обнявшись; руки Финна обвивают мою талию.
