В современной финансовой олигархии вряд ли можно найти адекватную
фигуру в смысле чистого, безупречного прошлого. Один сидел и, по слухам, был
даже коронован в зоне. Другой был коронован гэбэшными погонами. Третий успел
напитаться деньгами и связями в темной кормушке ЦК ВЛКСМ. Четвертый… в общем, у
каждого был свой трамплин. У Геннадия Ильича за спиной не имелось вроде бы
ничего, разве ангельские крылышки мальчика-отличника, худенького, беззащитного
очкарика из интеллигентной московской семьи среднего достатка.
До восемьдесят восьмого года Подосинский числился скромным
заведующим лабораторией скромного академического института, и не более. Правда,
был у него удивительный дар.
Генаша умел когда угодно, для кого угодно организовать
красивый отдых. Каким-то фантастическим образом ему удавалось арендовать
волжские прогулочные теплоходы, банкетные залы лучших ресторанов, пробивать
развлекательные загранпоездки для коллег и друзей, приглашать в качестве
массовиков-затейников самых известных актеров, музыкантов, писателей-сатириков,
всех со всеми знакомить, создавать неповторимую атмосферу праздника.
Но настоящий праздник вошел в жизнь Геннадия Ильича и его
благодарных коллег, старших и младших научных сотрудников, в восемьдесят
восьмом году, вместе с правильным, прогрессивным законом б кооперации.
Лаборатория, которой руководил Подосинский, взялась
разработать автоматическую систему управления (АСУ) для гиганта отечественного
машиностроения – Волжского автомобильного завода.
Мода на АСУ существовала еще в славных шестидесятых, кормила
не одну сотню старших и младших научных сотрудников, которые вдумчиво
«асучивали» разные важные государственные объекты. Зачем это было надо, какую
практическую пользу для заводов и фабрик несло «асучивание», никто до сих пор
толком не разобрался. Но то, что Геннадии Ильич свою личную пользу поимел, –
это вне всяких сомнений.
К девяносто второму году Подосинский стал фактическим
хозяином Волжского автомобильного завода, а заодно лучшим другом
свободолюбивого чеченского народа, ибо в то время автомобильный рынок был
полностью подконтролен чеченской мафии, и владеть гигантом машиностроения, не
дружа и не делясь с братьями чеченцами, просто не имело смысла.
Но этого мало. К девяносто второму Геннадий Ильич крепко
сдружился с человеком, которого именовали «серым кардиналом», и поговаривали
даже, что на самом деле страной правит именно он, а все прочее правительство
бегает у него на посылках.
Сейчас ясно, что всевластие начальника охраны президента
было мифом. На поверку он оказался пешкой с амбициями ферзя и склочностью
базарной торговки.
Но это сейчас ясно, а тогда, в девяносто втором, мифу охотно
верили. Геннадий Ильич стал близким другом таинственного «серого кардинала»,
через его посредничество умудрился наладить теплые товарищеские отношения с
ближайшими родственниками президента, стать для них полезным человеком.
Он вообще умел и любил дружить. Тогда же, в девяносто
втором, он учредил престижную премию «Бенефис», которой удостаивались самые
талантливые деятели российского искусства. Это были большие деньги, и вскоре
друзьями скромного завлаба стали известные на весь мир музыканты, актеры,
солисты оперы и балета. О нем говорили как о меценате, бескорыстном и щедром
ценителе прекрасного.
Однако нашелся человек, который усомнился в благородстве и
бескорыстии Геннадия Ильича. Известный всей России вор в законе по кличке Фома
выразил свои сомнения весьма красноречиво. Он дал распоряжение примагнитить
мощное взрывное устройство к днищу «Мерседеса» Подосинского.
Ничего не подозревающий Геннадий Ильич сел в свою машину, на
переднее сиденье, рядом с шофером. Тот включил зажигание, и через секунду
прогремел мощный взрыв. Шоферу снесло голову, да так аккуратно, словно
опустился косой нож гильотины. Геннадий Ильич отделался нервным шоком. Едва ли
не такой же шок пережили спасатели и врачи «Скорой», когда извлекли его из-под
искореженных, окровавленных обломков, перепуганного, но невредимого.
А через месяц в одном из тихих московских переулков
снайперская пуля сразила наповал Фому Неверующего. Разумеется, ни исполнители,
ни тем более заказчики найдены не были. Вся страна знала, кто приложил руку к
безвременной гибели авторитета, однако разве докажешь? Правоохранительные
органы сочли, что разумней будет сидеть тихо и молчать в тряпочку.
К девяносто четвертому году стало ясно, что недоброжелатели
Геннадия Ильича долго не живут. Имя Подосинского связывали с серией самых
громких заказных убийств. Ни одно из них так и не было раскрыто, ибо там, где
мелькала скромная тень завлаба, хороводом кружились тени таких влиятельных,
таких колоссальных фигур, что у представителей компетентных органов сдавали
нервы, дрожали руки, бегали глазки перед объективами телекамер.
В последние пять лет ни одно крупное событие в политической
и экономической жизни страны не происходило без тайного участия Геннадия
Ильича. Где кончались мифы и начиналасправда, не знал никто. Он умел очевидные
грубые факты окутывать нежной дымкой тайны, а зыбким слухам придавать железную
достоверность фактов.
Слетал с поста крупный правительственный чиновник –
политические обозреватели многозначительным шепотом произносили заветное имя
Геннадия Ильича. Выходила из игры какая-нибудь финансовая махина, сгорала
банковская структура – дошлые газетчики отыскивали десятки причин, по которым
ее деятельность не устраивала господина Подосинского.
В своих официальных выступлениях и интервью Геннадий Ильич
никогда ничего не подтверждал и не отрицал. Он умел говорить долго, интересно,
однако совершенно ни о чем. Он цитировал советских поэтов, от Светлова до
Евтушенко, он философствовал, но в меру, без сложных заворотов, он острил,
иногда вполне смешно. Его замечания, касающиеся злейших противников, звучали
снисходительно и психологически точно. Многие пытались разгадать тайный смысл,
распахнув глаза и уши, ловили всякие оговорки, намеки и полунамеки, а потом
восторженно преподносили их публике в качестве собственных догадок и открытий.
Подосинский отлично разбирался в психологии восприятия.
Средний человек слышит примерно семьдесят процентов чужой речи, понимает
шестьдесят, а в памяти остается в лучшем случае процентов двадцать, причем
значительно крепче усваивается информация косвенная, пойманная как бы случайно.
Человек охотней верит зыбким слухам, чем прямой и чистой правде официальных
сообщений.
Простодушную уверенность российского обывателя в том, что
настоящая правда прячется где-то между строк, Подосинский использовал с
поразительной ловкостью. Именно в намеках и оговорках мелькала та информация,
которую требовалось вдолбить в твердолобое общественное сознание.
В течение последних двух недель Подосинский только и делал,
что давал интервью. Каждая вспышка его публичной активности была чревата
глобальными переменами в стране. Никто пока не знал, что именно должно
произойти, но все догадывались: что-то произойдет. То ли рухнет российский
рубль, который вроде бы уже стабилизировался, то ли слетит в отставку
какой-нибудь огромный чиновник вместе со своим кабинетом.
