– Вы превысили скорость. На этой трассе ограничение
девяносто километров. Вы ехали со скоростью сто, следовательно, подвергали
опасности себя, своего ребенка, а также других водителей. – Он уже заполнял
какой-то бланк на иврите.
– Самая большая опасность на этой дороге – встреча с вами,
сэр.
– Я понимаю, – кивнул он, продолжая заполнять бланк.
– Подождите, офицер. Могу я взглянуть на ваши документы?
– Пожалуйста. – Он сунул ей в лицо маленькую пластиковую
карточку с цветной фотографией.
– Я не знаю иврит. Напишите мне английскими буквами ваше
имя, фамилию, звание.
– Да, конечно. Если вы хотите пожаловаться, оспорить штраф,
вы можете обратиться в суд в Тель-Авиве.
– Какой суд? Мы улетаем сегодня ночью. У меня просто нет
этой суммы.
– В таком случае вас не выпустят из страны. Алиса достала из
кошелька сорок шекелей и протянула полицейскому.
– Возьмите, офицер. И давайте разойдемся по-хорошему.
– Вы предлагаете мне взятку, мэм?
У него было совершенно неподвижное, чистое, гладкое лицо.
Чуть вздернутый нос, тонкие губы. Никаких эмоций эта физиономия не выражала.
Вообще никаких. Только рот двигался, как отдельный механизм.
– Я хочу с вами договориться по-человечески, – Алиса заставила
себя улыбнуться, – возьмите деньги, офицер, и простите меня, если вам
показалось, будто я нарушила правила.
– Вы хотите дать взятку должностному лицу? Это грубое
нарушение закона. Я вас арестую, мэм.
– Слушайте, вы не сумасшедший? – спросила Алиса,
прищурившись и внимательно вглядываясь в серые застывшие глаза.
– Уберите деньги, мэм. Вот ваша квитанция. Здесь на полях я
написал свое имя и звание по-английски.
– Вы соображаете, что творите? Вы офицер полиции,
должностное лицо, занимаетесь грабежом на дороге! Я ничего не нарушала. Я
иностранка, сегодня улетаю домой. Даже если я на каком-то участке пути и
превысила скорость, все равно это абсурд. Ни в одной стране мира нет таких
огромных штрафов…
– Не я устанавливаю суммы штрафов. Вы нарушили правила и
обязаны заплатить. Еще раз предупреждаю, что в случае неуплаты вас не выпустят
из страны. Счастливого пути, мэм.
– Подождите. Объясните мне, зачем вам это нужно? Вот лично
вам – зачем? Если так хочется денег – я вам их предлагаю. Но этот штраф – вы же
не положите его в свой карман! Или вам идет надбавка с каждой жертвы?
– Я вас больше не задерживаю, мэм. Вот ваши документы и
квитанция.
– Человек в полицейской форме грабит женщину с ребенком
посреди пустой дороги, причем не для себя лично, а в пользу государства. Да вы
бандит, самый настоящий! – не выдержала Алиса. – Вы хуже бандита.
Административный зомби, вот вы кто.
– Вы оскорбляете меня при исполнении служебных обязанностей.
Я вас арестую, мэм.
– Если будете продолжать в том же духе, сэр, кто-нибудь рано
или поздно пристрелит вас на этой дороге. И будет совершенно прав. Я вам этого
не желаю.
Алиса не кричала, говорила вполне спокойно, но в голосе и в
глазах предательски дрожали слезы. Еще не хватало разреветься при этом
дегенерате. Она чувствовала свою абсолютную беспомощность перед ним и почему-то
вдруг вспомнила такое же гладкое, такое же мертво-неподвижное лицо с
механическим ртом. Майор ФСБ Харитонов разговаривал с ней примерно так же много
лет назад.
– А пошел ты… – Алиса вылезла из полицейской машины и,
прежде чем подойти к своей, вытащила из паспорта квитанцию, на глазах у
полицейского быстро разорвала ее в мелкие клочья и сдунула с ладони прямо в
ветровое стекло его машины.
Глава 27
– Надеюсь, вы не будете храпеть, партайгеноссе? – спросил
Натан Ефимович, когда Карл погасил свет в каюте.
– Разве я храпел прошлой ночью?
– После бедуинской палатки и грязных циновок, на чистом
белье, в нормальной постели я спал как убитый. Если бы яхта взорвалась, я бы
вряд ли услышал.
– Болячка вам на язык! – рассмеялся Карл.
– Типун, а не болячка, – поправил Бренер.
– Мне очень нравятся русские пословицы и поговорки, но я
постоянно путаю слова. Кстати, что такое типун? Разве не то же, что болячка?
– Не совсем. Это птичья болезнь, хрящеватый нарост на
кончике языка.
– Какая гадость…
– Карл, так вы храпите или нет?
– Кажется, нет. А вы? Я ведь тоже спал, как убитый сурок.
– Опять запутались в словах, – улыбнулся Бренер, – а насчет
храпа – не знаю. В последние три года мне не у кого было спросить об этом.
– Вам одиноко после смерти жены?
– Да. Мы прожили вместе почти сорок лет.
– Можно позавидовать, – по голосу Карла было слышно, что он
улыбается, знаете, я с детства терпеть не мог то, что принято называть
спокойной семейной жизнью. Мои родители, скучные пошлые люди, классические
бюргеры, привили мне стойкое отвращение к однообразию семейного быта. Я привык
слоняться по миру, ночевать где придется, мне нравится риск, постоянная смена
декораций. Но сейчас вдруг позавидовал вам. Вы с женой любили друг друга,
растили сына, и сорок лет вам, вероятно, никогда не было скучно вместе. Или я
ошибаюсь?
– Нет, – тихо произнес Натан Ефимович, – вы не ошибаетесь.
Нам с Марией Даниловной действительно никогда не было скучно вместе. Ни разу за
сорок лет. А к чему вы клоните, Карл? Рисуете благостную картину тихого семейного
счастья, чтобы настроить меня на сентиментальную волну, а потом пригрозить
гибелью моего сына и внуков? Хотите поставить мне очередные условия? Я
догадываюсь, что утром мы причаливаем, не знаю, правда, куда именно. Но
причаливаем. Вы готовите меня к разговору с заказчиком, чтобы я был покладистей
и не возражал?
Бренер не видел в темноте лица Карла, но почувствовал
тяжесть его взгляда. В тишине стало отчетливо слышно, как бьется вода в круглый
темный иллюминатор.
– Утром мы будем на Кипре, – сказал наконец Карл, – там
действительно вы встретитесь с тем, кого называете заказчиком.
– А дальше?
– Не знаю. Дальше ему решать, что с вами делать. Моя часть
работы выполнена. Мы с вами завтра распрощаемся, и мне, честно говоря, даже
грустно немного. Я успел к вам привыкнуть, профессор. Мне приятно говорить
по-русски. Почему-то на этом языке проще всего вести задушевные беседы.
