– И вы считаете, мне поверят? – тихо спросил Бренер.
– Разумеется, – кивнул Подосинский, – кому же еще верить,
если не вам?
– Нет, в том, что касается биологического оружия, мне скорее
всего поверят. Но насчет добровольного раскаяния… Вы не похожи на наивного
человека. Мое похищение в Израиле было обставлено с такой помпой, что смешно
говорить о доброй воле.
– Не волнуйтесь. Мы смоделируем ситуацию таким образом, что
никто не усомнится в вашей искренности. Нам предстоит еще оговорить множество
деталей, но не здесь и не сейчас. Сейчас наша с вами задача прийти к согласию
по общим вопросам. А частности обсудим позже.
– Такую частность, как моя дальнейшая судьба, мы тоже будем
обсуждать позже? – усмехнулся Бренер, глядя в упор в маленькие черные глазки
собеседника. – Я уже понял, что вы хотите скомпрометировать израильское
правительство с моей помощью. Зачем вам это – не знаю, но думаю, дело всего
лишь в деньгах. Очень большие деньги – это уже политика. То есть вы собираетесь
на моих публичных откровениях заработать свои большие деньги.
– Это не совсем так, – широко улыбнулся Подосинский, – не
стоит делать из меня матерого циника, акулу капитализма. Давайте сформулируем
нашу задачу несколько по-другому. Я с вашей помощью приостанавливаю страшную
гонку биологического вооружения. Да, мне это выгодно. Но не только из-за денег.
Я стратег. Я смотрю в будущее. В мире, зараженном вирусами, над которыми вы
работаете по заданию израильского правительства в своей лаборатории, деньги не
понадобятся никому. Даже мне. Я хочу не только получить свой куш, но и
подстраховаться на будущее. Разве плохо сочетать полезное с приятным?
– Лично мне в этой высокой драме отводится довольно низкая
роль. Я предаю интересы страны, в которой прожил двадцать лет и к которой,
знаете ли, у меня нет претензий. Меня и мою семью не обижали в Израиле.
– Вы никого не предаете, – покачал головой Геннадий Ильич, –
вы спасаете мир от возможной катастрофы.
– Ох, давайте немного сбавим тон, – поморщился Бренер.
– Тон вполне уместен, – серьезно произнес Подосинский, – я
вовсе не преувеличиваю.
– Ладно, как вам угодно, – махнул рукой Бренер, – меня
интересует одно: потом куда меня денете? Я ведь понимаю, что в Израиль уже
вернуться не смогу.
– А куда вы сами хотите?
– В Россию.
– Вы это серьезно? – вскинул брови Подосинский. – Вы желаете
продолжить свои разработки в России?
– Никаких разработок я продолжать не желаю, – покачал
головой Бренер, – я просто хочу прожить остаток жизни на родине.
– Простите, в каком качестве?
Инге надоело сидеть и слушать непонятную русскую речь. Она
встала и вышла из каюты. Эдик молча убирал посуду со стола. Где-то на яхте
находились еще трое арабов, но их не было видно.
– В качестве тихого московского пенсионера, – Бренер сразу
почувствовал себя спокойней, когда вышла Инга, и принялся за еду. – Сколько стоит
маленькая однокомнатная квартирка где-нибудь на Самотеке или на Мещанской, не
знаете случайно?
– Случайно знаю, – улыбнулся Подосинский, – тысяч за
пятьдесят можно купить вполне приличную.
– Ну, такая сумма у меня найдется. И еще останется на жизнь.
Буду самому себе выплачивать небольшую пожизненную пенсию. От вас мне
понадобится только помощь в переводе денег из швейцарского банка в какой-нибудь
надежный российский, я в этих делах ничего не понимаю, а также новое имя и
соответствующие документы. Вы ведь собираетесь использовать меня в качестве
свидетеля?
– Именно так, – кивнул Геннадий Ильич.
– Ну вот, – Бренер аккуратно намазал французский паштет на
тонкий ломтик поджаренного ржаного хлеба. – Во всем цивилизованном мире
существуют специальные программы защиты свидетелей. Если я откажусь выполнить
ваши условия, меня убьют через пару дней. Если соглашусь и выступлю с
заявлением, меня прикончат не позже чем через месяц мстители из МОССАДа. Семью
моего сына вряд ли кто-то тронет. Вам в случае отказа будет достаточно моей
смерти, МОССАД просто не рискнет, да и зачем? Сын за отца не отвечает. Но меня
они прикончат непременно. Либо посадят лет на двадцать как предателя родины.
– Ну зачем же так мрачно? Понятно, что вернуться к прежней
жизни и к работе на Израиль вы уже не сможете. Однако существуют другие
варианты. Позже, можно будет найти доказательства, что вас все-таки заставили
выступить. Когда информация о биологическом оружии станет известна всему миру и
комиссия ООН посетит лабораторию в Беэр-Шеве, можно будет спокойно заняться
вашими личными проблемами. Хороший адвокат без труда докажет, что вы
действовали по принуждению, и тогда вряд ли вас кто-то посмеет тронуть.
Побоятся еще одного скандала. Я должен знать главное. Когда все кончится, на
кого, на какую страну вы бы хотели работать? Если на Россию – можно подумать и
об этом варианте. Ваши мозги очень дорого стоят, профессор. Не забывайте об
этом. И не смущайтесь, выдвигая свои условия.
– Вы не поняли, Геннадий Ильич. Я не хочу больше работать.
Вообще не хочу.
– Да, этого я действительно понять не могу, – Подосинский
развел руками. Вы один из лучших специалистов в мире, вы еще совсем не стары.
Вы могли бы зарабатывать огромные деньги. Да и не только в деньгах дело. Ведь
вы ученый, вы не сможете жить без своих исследований.
– Смогу. Очень даже отлично проживу, – усмехнулся Бренер.
– Ну, это сейчас вам так кажется. Вы устали, перенервничали,
столкнулись с мрачной стороной жизни, о которой прежде не имели представления.
Но когда все кончится, вы…
– Оно никогда не кончится, – покачал головой профессор, –
вся эта ваша международная политическая помойка, сдобренная деньгами и
человеческими потрохами, будет существовать вечно. Я хочу стать тихим
московским пенсионером, играть в домино на бульваре, прибегать к открытию
углового продмага и занимать очередь за свежей «Докторской» колбаской.
– В Москве давно нет очередей, профессор, – улыбнулся
Геннадий Ильич, продмаги превратились в чистые красивые супермаркеты, в которых
не меньше сортов колбасы, чем в любом супермаркете Нью-Йорка, Парижа или
Тель-Авива.
– А «Докторскую» производят? – забеспокоился Бренер. – Или
закупают всю колбасу у финнов?
– Производят, – кивнул Подосинский, – не хуже, чем двадцать
лет назад.
– Ну хорошо, – вздохнул Бренер, – я куплю себе «Докторской»
в супермаркете, заберусь на диван и буду смотреть футбол по телевизору,
«Спартак» – «Локомотив». И еще буду читать книжки, на которые всю жизнь у меня
не хватало времени. Пушкина хочу перечитать, всего, не спеша, с первой до
последней строчки, с примечаниями, сносками, личными письмами, черновиками и
набросками. Так же не спеша перечитаю Гоголя, Чехова, Бунина. Знаете, во время
приключений, которыми я обязан вам, дорогой Геннадий Ильич, я пару раз чуть не
умер. И вот представьте, меня теперь мучает одна странная мысль: вот умру, так
и не перечитав спокойно, без спешки, мою любимую русскую классику. Впрочем,
вряд ли вы меня поймете. Вы из тех, кто всегда спешит, и Пушкина только в школе
проходили.
